– Нет, серьезно, может быть, мы встретимся? – жалким голосом повторил он.
– Ну вот, начинается, всегда одно и то же. Послушайте, милый физик, это уже неинтересно.
Она стрельнула мотоциклом и укатила в туманную тишину улиц. Единственное, что осталось от нее, – черные цифры на желтой жестянке «52–67», – уныло повторял он, снимая забрызганные до колен брюки и укладываясь на свою узкую кушетку.
Учинив тщательную проверку своим расчетам, он показал, что поправка, которой пренебрегал Аникеев, меняет на сорок процентов результат измерений. Он обвел эти сорок процентов роскошной рамкой, под которой нарисовал герб в виде кукиша на фоне приборов, пронзенных вечным пером. До начала работы оставался час. Подложив под голову справочник, он заснул на столе Аникеева безмятежным сном победителя.
Неизвестно почему, в это утро Аникеев явился раньше сотрудников. Как бы там ни было, Крылова разбудил его рыкающий смешок. Аникеев стоял над ним, и в руках его была тетрадь с расчетами. Крылов не вскочил, не смутился, не стал извиняться. Протерев глаза, он скромно потупился в ожидании похвал, общего ликования и сконфуженных признаний Аникеева. Следовало быть великодушным. Кто из нас не ошибался, скажет он Аникееву, не будем вспоминать прошлое… Ошибки великих людей должны быть достойны их деяний…
Дочитав тетрадь, Аникеев громко высморкался и сказал:
– Доказали.
– Кто из нас…
– Помолчите. Мне такие прыткие лаборанты не нужны. Можете отправляться.
– Куда отправляться?
– А куда угодно.
Он швырнул тетрадь и ушел, не взглянув на Крылова.
– Все равно вы учтете мою поправку! – крикнул ему вдогонку Крылов.
Подобно остальным мученикам науки, он готов был взойти на костер. Собирая свои бумаги, очищая ящики, он придумывал последнюю фразу, которую следовало бы записать в лабораторный дневник. Если бы не Гоголь, его устроило бы «Чему смеетесь? Над собой смеетесь!».
Через час вернулся Аникеев. Не глядя на Крылова, пробурчал, что по распоряжению директора старшего лаборанта Крылова назначают научным сотрудником и дают самостоятельную тему.
Ошеломленный Крылов, ни слова не говоря, пошел оформляться, но с полдороги вернулся к Аникееву.
– Наверное, это вы меня рекомендовали.
– Как бы не так! – сказал Аникеев. – Нашли благодетеля.
– Конечно, вы. Спасибо, знаете, я…
– Послушайте, Крылов, подберите ваши слюни и заткнитесь.
– Я боюсь брать самостоятельную тему.
– Боитесь, тогда двигайте в счетоводы. Но, может быть, из вас что-то получится. Почему? Хотя бы потому, что мне вас ничему не удалось научить. Для меня главное – ничему не научить. Если это выходит, значит, из человека может что-то получиться.
В связи с этим событием Крылов явился к Тулину с бутылкой коньяка. Ее хватило на пять тостов. Для шестого они, обшарив шкафчики, вылакали остатки из липких бутылок ликера и тогда со спокойной совестью отправились в ближайшую шашлычную.
Тулин заказал шашлык по-карски и соответствующим образом подмигнул обоими глазами Остапычу после чего Остапыч принес к шашлыку две раскупоренные бутылки крюшона и тоже подмигнул. Крюшон был прекрасен, они крякали и закусывали крюшон грибами, луком, и Крылов постепенно перестал сомневаться в своей способности вести самостоятельную тему.
– Ты становишься человекоподобным, – сказал Тулин. – Я тебя давно учил: начинай высшую нервную деятельность.
Теперь ты вышел на орбиту и дуй. Нельзя терять ни минуты. Давай выпьем. И чтобы поставить себе цель. У тебя есть цель? Ты чего хочешь?
