Сочинения. Том 3. Великие революции. От Кромвеля до Путина - страница 10

Почему же, при всей глубине анализа, при огромном количестве вовлеченных в него факторов и разнообразии подходов к их объяснению современная наука оказалась не способной сформировать более или менее общепринятую теорию революции? Здесь можно высказать несколько соображений.

Начнем с того, что революция – это объект исследования, к которому с трудом применимы современные экономические и социальные теории. Большинство развивающихся на Западе направлений общественной мысли более приспособлено к изучению устойчивых, равновесных систем. Любой резкий сдвиг рассматривается как отклонение от состояния равновесия. Революции для подобных теорий в основном представляются явлениями негативными, случайными, которых всегда можно избежать. В крайнем случае допускаются незначительные эволюционные изменения.

Современные исследователи событий в Восточной Европе и на территории бывшего СССР неизбежно испытывают эти трудности и вынуждены признать «недостатки западных подходов и теорий»: «Господствующая экономическая теория в основном ставит своей целью объяснение пограничных, незначительных изменений. Поэтому ее трактовка быстрой, стремительной смены системы в целом в лучшем случае недостаточна, в худшем – дезориентирует. Такие же затруднения мы испытываем при объяснении политических перемен: модели, которые более или менее адекватно подходят для описания представительной системы в западных демократиях, не способны отразить ни базовые институциональные формы, ни условия резких изменений» (Nelson, Tilly, Walker, 1997. Р. 2).

Исследователи, изучающие источники и формы развития общества, все чаще обращаются к институциональной теории, развиваемой в первую очередь в работах Дугласа Норта[9]. Механизмы воздействия общественных институтов[10] на процесс развития, последствия подобного воздействия, а также факторы, влияющие на изменение самих институтов, – центральные проблемы институциональной теории. Но и в этом случае основной акцент делается на эволюционных постепенных изменениях. Резкие, революционные скачки остаются на периферии анализа. В крайнем случае революции рассматриваются как внешний фактор, способный в какой-то степени повлиять на развитие институтов (Норт, 1997. С. 116–118), но не как внутреннее порождение самой институциональной системы в ее взаимодействии с другими факторами развития общества.

В отличие от подобных подходов, марксистская теория считает революции органическим элементом общественного прогресса. Именно благодаря способности описывать динамические процессы, в том числе резкие, скачкообразные изменения, марксизм до сих пор остается одной из наиболее влиятельных социологических теорий. Однако элементы научного анализа в нем так тесно сращены с утопией, а многие аспекты настолько идеологизированы, что использование марксистских подходов в чистом виде также вряд ли способно дать необходимый инструментарий для современного анализа революций.

Традиционные подходы к исследованию революций страдают еще одним существенным недостатком. Если рассмотрение идеологических, психологических, политических, социальных отношений в рамках теории революции имеет долгую историю и богатую традицию, то проблемы, связанные с экономическим развитием и экономической политикой, в лучшем случае освещены в нескольких специальных работах, посвященных конкретным революциям. Возможно, причина такого положения дел субъективна: в большинстве своем исследователи революций – политологи, и они не склонны выходить за рамки привычного круга анализируемых проблем. Однако, когда из анализа общей совокупности общественных отношений выпадает столь существенный пласт, восприятие реальности неизбежно становится односторонним, от внимания исследователя ускользают многие существенные причинно-следственные связи, невозможным оказывается сформировать полную картину динамики предреволюционного и революционного общества.