Сочинения. Том 7 - страница 27

РИГЕРТ Голова, бедная моя голова!

МИЛЕНТЬЕВ Силок! Не так ли?!.. А что есть силок для государя?!.. Силок для государя – его ореол!.. Его удавка!

РИГЕРТ Да замолчите вы!

МИЛЕНТЬЕВ Удавка!.. Удавка!.. Удавка!

СОМОВА Ваш ужин, государь.

Входят Зеленый и Силинский.

Когда бы мы не знали, что Силинский никак не может быть родственником Милентьева, можно было бы подумать, что это – его брат. Впрочем, быть может, иллюзия эта возникает ввиду схожести в росте и возрасте, а также потому, что на Силинском точно такой же костюм, что и на Милентьеве.

ЗЕЛЕНЫЙ Силинский Андрей Романович. Автор пьесы. Из Додеса. Прошу любить и жаловать… Только что вошел к нам в здание, немедленно заблудился… Очень смешно.

МИЛЕНТЬЕВ Прошу вас немедленно к столу. (Силинскому.) Вы обратили внимание на то, как они меня здесь называют между собой?..

Силинского усаживают за стол рядом с Иваном Силычем.

СОМОВА С горчицей. Для вас, государь.

Милентьев откусывает от гренка и замирает с выпученными глазами и открытым ртом. Секундой позже он кричит. Он кричит так, что вот-вот, кажется, случится землетрясение.

Ригерт извлекает из кармана револьвер.

Силинский, видя револьвер в руке Ригерта, непроизвольно подхватывает крик Милентьева.

Итак, перед Ригертом два чрезвычайно похожих друг на друга, истошно орущих человека. Боль и страх.

Некоторое время Арнольд Давыдыч пребывает в нерешительности. Наконец он зажмуривается и стреляет… в Силинского.

Драматург падает замертво лицом на стол.

Устанавливается черная тишина.

РИГЕРТ (Тихо, осипшим голосом.) Вот, Нина, отчего я плохой актер.

Ригерт прячет револьвер в карман.

РИГЕРТ (Зрителям громко) Ваш ужин.

Яркий свет.

Овации.

ЗЕЛЕНЫЙ (Громко, чтобы перекричать зал.) И еще. Александр Михайлович Левит просил передать, что сегодня репетиции не будет. (Пауза.) После ужина можно расходиться по домам.

Затемнение.

Действующие лица

Смышляев Лев Александрович

Сергей

Зияющая кухня. «Зияющая», и никак иначе. Кухня одинокого мужчины, где из мебели только стол, пара стульев, какая-то лежанка в углу, да газовая плита. Под потолком сложным узором протянуты и переплетены бельевые веревки. Можно подумать, что здесь очень серьезно относятся к стирке. Но из вещей права быть выставленным на всеобщее обозрение, удостоено одно лишь лоскутное одеяло, правда, одеяло огромное и замечательно цветастое. Помещение великовато для такого интерьера. Как правило, наши кухни меньше. Но исключения случаются. Случается, что разрушают стену и кухне дают простора, заслуженно уничтожая комнату, памятуя о том, что именно кухня есть едва ли не главное жизненное пространство нашей жизни, где совершаются чрезвычайные события и произносятся самые сокровенные речи. Так что в этом ничего особенного нет. И вообще, ничего особенного. Когда бы не свечение. Этакое особенное голубоватое свечение, исходящее невесть откуда и наполняющее комнату, от чего вышеописанные предметы кажутся нереальными, а сам хозяин комнаты, Лев Александрович Смышляев, средних лет мужчина в неожиданно барском червонном халате представляется просто не человеком, а дивным каким-то существом, не то из сновидения, не то из какой-нибудь средневековой легенды.

Между тем, Лев Александрович занят самым, что ни на есть, обыкновенным делом. Сидя за столом, он подтачивает карандаши. В карандашнице их множество. Лев Александрович то и дело улыбается, нашептывает про себя и вовсе не обращает внимания на настойчивые требования механического звонка пойти и открыть дверь. Складывается ощущение, что он не слышит этих звонков, звонков, затем стука, грохота выламываемой двери, затем шума в прихожей. Не слышит или не хочет слышать. Лев Александрович, как я уже упоминал выше, подтачивает карандаши. Подтачивает карандаши и вещает невидимому собеседнику.