– Че, Джонас, девочку себе завел?
Он развернулся ко мне. От этого движения у него, видимо, снова закружилась голова, и его затошнило. Господи, хоть бы его не вырвало прямо тут! Такое уже бывало…
– Ублюдок ты, Джонас, – сказал он. – Чего тебе стоило попросту попросить меня убраться? Я бы убрался. Нет, надо было меня напоить!
Из глаз у него хлынули пьяные слезы. «Всегда одно и то же, – подумал я. – Сейчас он будет себя жалеть, потом начнет оправдываться…»
– Ты сам напился, – сказал я.
– Не надо было подсовывать мне виски! – сказал он. – Это ты во всем виноват.
– Ты прекрасно знаешь, что никакого виски я тебе не подсовывал.
– Ага, ты просто поставил его на стол и оставил, чтобы я его нашел. Это что, не называется «подсунуть»?
– Ты еще скажи, что оно в саду на яблоне выросло. Ты сам пошел и купил его.
– Я же говорю тебе, что я его не покупал! – с негодованием возразил Криспин. – Я просто нашел его на столе!
Ему удалось донести кружку до рта, не расплескав содержимого.
Я поразмыслил. Если он все-таки, вопреки очевидности, говорит правду, кто-то явно хотел сделать ему большую гадость. Но, насколько я знал, настоящих врагов у него не было – разве что уставшие от него старые знакомые, которые, завидев его, переходили на другую сторону улицы и прятались в подъездах. Нет, скорее всего купил бутылку, а теперь хочет свалить вину на кого-то другого. Те времена, когда я верил каждому его слову, прошли безвозвратно.
– Как бог свят, Джонас, оно тут, на столе, стояло! – Он пролил еще пару слезинок. – Ты мне никогда не веришь!
Он выпил половину кружки.
– Я виски никогда не покупаю, – сказал он. – Такое дерьмо!
Когда на него находило, он мог пить что угодно. Один раз он ужрался мятным ликером.
Он продолжал ныть на тему, что я ему не верю, пока не разозлился по-настоящему. Внезапно он неуклюже размахнулся и запустил кружкой в стену. Кружка разлетелась вдребезги, по стене потекли коричневые струйки кофе.
Он встал, опрокинув стул и злобно набычившись.
– Дай мне денег!
– Слушай, Криспин, иди лучше проспись…
– Ублюдок! Мне надо выпить! Святоша проклятый! Ты ни черта не понимаешь, просто не хочешь понять! Это ты спер мое виски! Дай мне денег, и можешь идти в задницу!
Софи Рэндольф прокашлялась.
Криспин резко развернулся к ней, готовый встретить в штыки любое возражение, и его снова затошнило. По крайней мере у него хватило самоуважения на то, чтобы не блевать ей в лицо: он выбежал во двор, и до нас донеслись характерные звуки. Тоже неприятно, конечно…
– Это мой брат, – сказал я.
– Понятно.
Дальнейших объяснений ей, похоже, не требовалось. Она оглядела устроенный им бардак.
– Он все это приберет?
– Это вряд ли, – улыбнулся я. – Я сам приберу, когда он заснет. Если сделать это при нем, он разозлится и снова примется швыряться чем попало.
Она неодобрительно покачала головой.
– Он не всегда такой, – сказал я. – Иногда он неделями не пьет.
Криспин вернулся, еще зеленее прежнего.
– Дай денег! – рявкнул он.
Я встал, пошел в кабинет, принес пять фунтов. Криспин буквально вырвал их у меня из рук.
– Паб еще закрыт, – заметил я.
– Мать твою! – ответил Криспин. Потом обвел взглядом кухню, увидел Софи и поправился: – Мать вашу!
Он вышел во двор. В окно нам было видно, как он надменно направляется к воротам, изо всех сил стараясь выглядеть местным джентльменом, напрочь забыв о том, что одежда на нем мятая и он небрит.
