– Отбой, товарищ солдат, это значит, лечь в кровать и укрыться одеялом, – расплывшись вдруг в довольной улыбке, переходит на вежливый тон сержант. – А то еще простынете, Родине вас лечи потом, – и дальше снова на «ты»: – Че зеньки-то выпучил, Удод? Расправляй постель, говорю!
Дрожащими руками воин стягивает одеяло, ложится под белую простынь, но сапоги укрывать не спешит, двумя толстыми колбасками свешивает ноги сбоку кровати.
– Укрывайся полностью, солдат, ножки застудишь, – не ценит его благоразумия сержант.
Рядовой Удод смотрит на командира обезумевшими глазами. На фоне полнейшей тишины тот дышит ровно и громко.
– Мне повторить? Или, может, помочь тебе, кабан ты толстый?
Солдат, наконец, подчиняется – начищенные вязким кремом сапоги скрываются под белой простыней.
– Слушай мою команду: напра-во! Я тебе, тебе говорю, пузырь, поворачивайся набок – напра-во, блин, раз-два, – рядовой Удод подчиняется, грузно, качая кровать, поворачивается набок. – А теперь на месте шагом марш!..
Лежа на боку, воин начинает маршировать. В постели. Обе его простыни сбиваются в ногах, мажутся сапожным кремом, превращаются в черно-белое месиво.
– Стой, раз-два! – наконец, проявляет жалость сержант.
Милосердие сержанта касается, впрочем, только неповоротливого солдата. Вернее, его кровати. Остальным полагается новая порция занятий.
– Так, воины, плохо, – объявляет сержант. – Очень плохо! Не успеваем. Товарищ Удод сапоги не научился снимать. Нужно ему помочь, будем тренироваться, времени у нас до утра много, – и, резко повысив голос, кричит: – Внимание, рота, сорок пять секунд, подъем! Построение в расположении. Пять секунд прошло…
Вновь отчаянно скрипят кровати, качаются под грузом спрыгивающих, летящих со второго яруса тел. Чертыхание, переполох, крики командиров взводов, нагнетающие панику: «Первый взвод, пять секунд осталось!», «Второй взвод, поторапливаемся!..»
Репетиция отбой-подъема продолжается, кажется, до бесконечности. И все же, когда звучит долгожданное: «Все, тишина! Всем приказано спать…» – в казарме наступает покой, который уже через секунду переходит в стойкий храп. Спустя несколько молнией пролетевших часов уснувшие «духи» впервые в жизни услышат вопль дневального:
– Р-рота, падъе-о-ом-м-м!
Этот крик означает, что солдаты будут делать то же самое, что делали вечером на отбое, только наоборот. У них есть все те же 45 секунд на то, чтобы одеться и встать в строй на взлётке. Если рота не успела, тренировка продолжается долго, времени в карантине много, торопиться некуда.
После отработки подъема вспотевших солдат выводят на плац. Так начинается первый день службы. В армии без зарядки никак, зарядка каждый день, зарядка – святое. Ради первого дня службы зарядку решили заменить простым бегом. Выстроили роту в виде круга, сами стали в середину. «Рота, бегом марш!» – скомандовали. Получившийся как на арене цирка круг двинулся с места, людям в середине не хватает только бичей в руках.
В утренней темноте застучали по асфальту сапоги, зау́хал в морозном воздухе отдающийся в окнах топот. На часах 05:20, еще темно, в это время года светает не раньше половины девятого. Город еще спит, благо, плац окружен казармами, гражданских зарядка не тревожит.
Курильщики начали сдаваться первыми. Уже на третьем круге закашлялись, задышали, попытались сбавить ход. Строй сбился, созданный из солдатских тел обруч разорвался. «Скорость не сбавлять! Подтянулись там, эй! Не отстаем, не отстаем, а то до вечера бегать будем…» Чем не ободрение! Бегали до мокрых от пота гимнастерок, до колик в животе, до кашля и полного бессилия. Худшему из всех мучений содействовали неумело намотанные портянки.
