И добавил уже шутливо:
– А то арестую!
Больше мы туда не ходили.
Теперь каждое утро наш сосед Беляй (его вросший в землю дом – предпоследний на чётной стороне улицы Революции и сейчас стоит на том же месте), шатаясь (он всегда был пьяный), ходил по нашей и соседним улицам с деревянным плоским ящиком со стеклом на плече и кричал:
– Стёкла выбиваем, новые вставляем!
Его охотно приглашали хозяйки, т. к. зенитки добавили работёнки старику Беляеву.
Мать ещё больше стала бояться за отца, вестей от него больше не было, а Ростов, где в больнице он лежал, давно заняли немцы. Часто поздним вечером достанет отцову любимую серую рубаху или белую косоворотку, уткнётся в них и плачет тихонько, что-то вспоминая.
Белая рубаха до сих пор хранится у нас (ей уже под восемьдесят) – достаём мы её раз в год, смотрим, вспоминаем, плачем об отце. Я смотрю на последнее фото отца. Он обнимает нас троих детей и с доброй усмешкой смотрит мне прямо в глаза и как бы говорит мне:
– «Не горюй, Коля! Не плачь сын! Ничего уже не вернёшь! Это хорошо, что ты помнишь обо мне. И не жалей меня – не такие уж мы несчастливцы. Жизнь не вернёшь, она одна у человека! Доживи ты достойно, не тревожь и не береди своё сердце напрасными слезами!»
Немцы особо не бомбили Кисловодск, но всё же раза три были налёты на город. На товарной станции, вокзале и на Минутке около железнодорожного моста упали несколько бомб, полностью разворотило один дом и хату, убило одну женщину и легко ранило, контузило несколько человек. Мы ходили смотреть – было страшно. Но особенно немцы не старались. Они, видно, хотели сберечь санатории для отдыха своих солдат, т. к. были уверены, что курорт они скоро займут.
Бабушки Оля и Фрося, когда поняли, что немцы идут на Кавказ, решили пешком добраться к нам из своей станицы Каменномостской. По дороге они встречали отступающие отряды бойцов. Легкораненые шли пешком, а тяжелораненые лежали на повозках. Гнали много скота, отары овец. Ехал на быках, осликах и редко на конях со скарбом нескончаемый поток людей. На них косились, но ничего не говорили. Все были молчаливы, угрюмы и злы.
В Кисловодске давно уже началась эвакуация населения и раненых. Ценных заводов и фабрик у нас не было, но некоторые крупные госпитали, здания, вокзал и железную дорогу, а также мост на въезде в город стали минировать. Впоследствии мы узнали, что взорвали только товарную станцию и часть железной дороги, а остальные объекты решили почему-то не взрывать.
И вдруг всё движение прекратилось. Всё затихло. Перестали по ночам бухать две наши зенитки – их уже увезли. Днём и по ночам изредка по нашей улице проносились на конях и машинах в сторону горы Кабан последние отступающие чекисты – подрывники. Одну чёрную «эмку» догнал немецкий самолёт и разбомбил за Белой речкой. Рассказывали, что люди спаслись и пошли пешком в горы, а машина сгорела.
А потом на целую неделю в городе воцарилось безвластие. Немцы прошли через Минводы и не спешили занимать Кисловодск. Этим воспользовались ушлые люди, и в городе начался грабёж. Сначала робко и по ночам, а затем всё более смелея, они начали взламывать продовольственные и промтоварные магазины, а также базы и склады.
Мать продолжала ходить на работу в госпиталь и ухаживать за тяжелоранеными, которых в спешке не успели вывезти. Она говорила, что продовольствие, медикаменты, бинты заканчиваются, и весь оставшийся персонал не знает, что дальше делать.
