Из преподавателей запомнился директор техникума Зеленцов. Он вёл технологию металлов и металловедение. Вечно улыбающийся Барышев преподавал высшую математику, техническую механику и теханализ. Хромой Окутин вёл технологию литейного производства, конструкцию и расчёт печей и сушил, а также мехоборудование литейных цехов.
Все любили Барышева. В потёртом синем костюме, всегда красный и возбуждённый, он с увлечением выводил на доске, не заглядывая в учебник, длиннющие формулы высшей математики и механики. Это был прекрасно знающий своё дело специалист, но у него была слабость: он всегда был «подшофе». Во время урока он исчезал несколько раз куда-то на 2—3 минуты. Приходил опять ещё более возбуждённый, с весёлыми и горящими глазами. Мы уж потом узнали, что он выбегал в рядом находившуюся лабораторию, где его уже ждал друг-лаборант с мензуркой спирта. Зайдёт энергично, пригубив спирта и повеселев, глянет озорно на нас:
– Ну что-с? Продолжим-ссс. На каком интегральчике-ссс мы остано-вились?
И начинал размашисто писать на доске, всё усложнять и усложнять бесконечные ряды цифр:
– Итак-с… двойной интегральчик-ссс. Так, так-ссс. А теперь, тройной. И дальше… фигурный интегральчик-ссс. И вот он, наконец, … голубчик – квадратный интегралец!
Мы все давно уже не записываем, а весело хохочем – разве мысленно такое запомнить! А Барышев шпарит и шпарит, в азарте ломая мел и, наконец, победно ставит точку! Весь класс, не скрывая восхищения, встаёт и аплодирует!
– Ну, ну! – успокаивает он.
– Через месяц вы сами будете так выводить!
И закуривает, смеясь. Барышева так и звали – «интегральчик».
Подшучивали мы и над профессором Окутиным. Он всегда был с тростью в руке, припадающим на одну ногу. Его вихрастая, «тыковкой головка», хромая нога и были предметом насмешек студентов. Ему дали прозвище – «француз с рязанской мордой» и сочинили стих:
Тыпостой,погоди!ОтецОкутинвпереди!Обратисвоёвниманьена изгибегоноги!
В мастерских техникума мы ежедневно слесарничали по два часа. Делали ушки для дверей, навесы, ключи, несложные инструменты. Стоять за верстаком и выделывать кропотливо, выпиливать, швабрить на тисках – мне было тяжело и нудно. Это было не моё. Ничего не получалось, металл мне не давался. А вот рядом стоит белозубый, с вечной улыбкой Ковалёв или спокойный «медведь» Герасимов: у них из рук выходят настоящие, как фабричные, изделия. А у меня какие-то каракатицы!
Все руки у меня содраны, в синяках, ногти обломаны, одежда запачкана. И задерживаюсь в цехе дольше всех, а больше тройки за свои петли для дверей не получаю! Думаю:
– «Обидно! Почему я такой неумелый? Что за чёрт? Ведь всё детство прошло в труде! Правда, там было всё другое. Труд, тяжкий труд в поле, лесу, на огороде, дома. Никогда ничего подобного не мастерил, кроме скворечников».
В соседней комнате через стенку жила самая интересная пара ребят в техникуме: Желтобрюхов (на втором курсе он изменит фамилию, станет Меньшик) и Лушин. Первый – чистый Высоцкий, которого увижу по телевизору через двадцать лет. Как увидел тогда Высоцкого, сразу вздрогнул – не мой ли это товарищ из техникума? Волевая челюсть, короткий ёжик волос, густой бас, он постоянно не расставался с гитарой. Этот человек был невероятно похож на знаменитого певца, поэта, великого гражданина Высоцкого!
Лушин – длинный, нескладный, с крашеными охрой волосами «в стиле». Всю одежду он себе сам изготовил. Шил, перелицовывал, красил. Ярко-синие узкие брюки «дудочкой», жёлтая рубашка, пёстрый длинный галстук, ярко-красный пиджак, красные туфли на толстенной подошве: это был настоящий «стиляга»! Думаю, что даже московские тогдашние стиляги позавидовали бы ему! Но самое главное, он принципиально выделялся из всех! Был невозмутим, спокоен, знал себе цену, ни перед кем не преклонялся! Сколько над ним не смеялись, сколько не разбирали на собраниях и не рисовали в стенгазетах, всё бесполезно! Всех он, видно, в душе презирал и «не терял марку», держался независимо! Для меня это был пример для подражания. Я бы никогда не мог так себя вести, с вызовом всем! И втайне завидовал его силе духа!
