– Правей дай! – качая насос, Маркел кричал Илье, тот яростно от усердия крикнул:
– Да вижу я!
И струя загнулась над местом, где огонь взвивался всего выше. Тёс полыхал с треском, водяная дуга гуляла над ним – треск пригнетался фырчаньем, шипением. Илья сменил у насоса Маркела, тот, схватив рукав, подбросил струю воды над горящей крышей. Пламя опадало в дыму и в пару и, наконец, было залито.
В воротах стоял мужик-здоровяк, в какой раз говоря:
– Испохабили двор Данилова! До пожара довели!
Илья, по пояс голый, пошёл к мужику, который был на полголовы выше и шире в плечах.
– Не ври-и! – крикнул Илья. – Это был снаружи поджог! Из-за городьбы закинули головни на крышу, крыша сверху загорелась! – он показал рукой на забор шагах в пяти от бани и флигеля, которые теперь стояли без кровли.
Кто-то сказал в толпе на улице:
– И видать, что сверху горело.
Послышалось рассуждение старика:
– Долго ли палки тряпками обмотать, в масло сунуть, зажечь и закинуть?
Мужик, стоявший в воротах, шагнул навстречу Илье, прорычал, дыша ему в лицо:
– А похабство тоже снар-ружи? А не в бане, не в доме, которые ты не строил? – он оглянулся на толпившихся на улице, заорал в лицо парню: – За что тебе красные дали? За то, что ты у них был прислужник!
– А не ты красному руку пожимал у своего двора? Может, ты наговорил на тех, кого расстреляли! – крикнул Илья.
– Я?.. Докажи, сволочь! – и здоровяк размахнулся.
Обреев, умевший ловко уворачиваться от кулаков, умел и бить, не замахиваясь, что тогда было новым для села. Уклонившись от удара, он стукнул противника в скулу – тот шатнулся, сделал два шага назад, чтобы удержаться на ногах, встряхнул головой и, вновь занося кулак, ринулся на парня. Илья легко увернулся и, опять не замахиваясь, тюкнул мужика в ту же скулу. Тот повалился мешком. С улицы взгально закричали:
– Убьют друг дружку!
– Железкой он его!
Упавший, матерясь, встал, вышел со двора. Илья и Маркел закрыли ворота, вдвинули в скобы брус. Светил блёсткий месяц, до того скрытый облаком; люди, продолжая гомонить, стали расходиться. Илья с Маркелом смотрели, что натворил пожар; полуодетые девушки поспешили в дом, Лизка стеняще-горько пожаловалась:
– Уж больше не попариться!
Убитые тем, что их баню подожгли, подруги уныло ходили по тёмному дому, не зная, что делать: не начинать же наново игру? и не было охоты ложиться спать. Лизка произнесла жалобно, со вздохом:
– От всего этого я оголодала.
В кухне, где Мария зажгла лампу, взяла банку варенья, стала его есть с хлебом. Санечка принесла из горницы выпитую на треть бутылку самогона, предложила подругам. Лизка, Ленка и она сама выпили по полстопки, Мария и Варвара, отказавшись, сели на лавку у стены. Пришли перепачканные сажей Илья и Маркел.
– Балки не сгорели, держатся, но надо менять, – сообщил Илья.
Варвара вдруг с опаской, словно остерегаясь кого-то постороннего, произнесла:
– А помните – в день Мокея было, – она имела в виду день Святого Мокия, – я сказала: солнце заходило о-ой багровое! Значит, будет лето с пожарами. Ну и вот вам!
Илья вздохнул и усмехнулся:
– Как будто война идёт кругом без пожаров – а Мокей указал именно, что нашу баню зажгут.
– И как будто пожары кончатся с этим летом, – добавил, тоже усмехаясь, но зловеще, Маркел.
