Медведь, словно поняв, что речь идет о нем, поднял свою огромную голову, внимательно посмотрел на полковника крошечными, ничего не выражающими глазками и зарычал.
– Ну что ты хочешь от меня, «почти человек»? – устало спросил Антошин. – Ну давай: кто кого пересидит. Ты что, надеешься, что я рухну к тебе сам, как перезревшая груша?
Медведь смотрел внимательно, будто и вправду слушал.
А потом произошло ужасное.
Антошин забыл, что медведи умеют лазить по деревьям. Оказалось, умеют. И неплохо.
Медведь вздохнул и медленно полез вверх по стволу.
Это был конец.
Прыгать?
Высоко. К тому же медведь тоже рухнет и подомнет под себя.
Драться? Сломать толстую ветку и биться ею, как саблей?
Об этом и думать смешно.
Медведь лез осторожно и, казалось, лениво. Но приближался неотвратимо.
Жить полковнику оставалось недолго.
Антошин много раз бывал на краю смерти, и никогда в эти минуты ему не вспоминалась его жизнь. В памяти всплывали всё какие-то глупости…
Сейчас почему-то вспомнилось, как старый разбойник что-то шептал на ухо быку, договариваясь с ним. И ведь бык его послушал…
«Смотри… Говори… Думай…»
Смотреть – некуда.
Думать – не о чем.
Говорить?
Говорить…
Тихо, почти шепотом, Антошин произнес:
– Послушай. Вот сейчас ты убьешь меня. Это нетрудно. Одной лапой. Я упаду, окровавленный, на землю. Мои переломанные кости будут торчать в разные стороны. И что? Кому от этого будет хорошо? Тебе, уверяю, будет неприятно.
То ли от самого́ звука человеческого голоса, то ли и вправду услышав смысл слов, медведь остановился.
А вдруг он понимает человеческий язык? Может, это непростой медведь? Как в старой сказке? А если даже и не понимает, может быть, на него действует звук человеческого голоса? Или и с этим справляется его чип-переводчик?
И Антошин, сам поражаясь тому, что делает, продолжил говорить медведю:
– Ты вообще подумай: кто ты такой, чтобы лишать меня жизни? Нет, я понимаю, если бы я тебе угрожал. Угрожал жизни твоей жены. У тебя жена есть, кстати? Не важно… Детям там грозил. Тогда понятно. Ну а так-то – что? Возьмешь и убьешь меня просто так? А еще говорят, ты похож на человека: страдать умеешь, плакать. И тебе что – охота плакать надо мной убитым?
Медведь прижался к дереву и внимательно смотрел на полковника.
Антошин изо всех сил старался понять, что говорят эти крохотные черные глазенки. И не мог. Полковник понимал одно: надо говорить. Без остановки. Не важно о чем. Говорить, говорить, говорить… Слова, слова…
– Я познакомился с Боровым, хозяином леса.
Антошину показалось, что в медвежьих глазах мелькнуло недоверие.
– Ты что, не веришь мне? Правда. И с Боровухой его познакомился. Она – противная такая, баба в общем. Злая. А он – хороший человек, Боровой. Ну, может, и не человек, но хороший. И мы дружим с ним теперь. Ага. Нет, ну в гости друг к другу не ходили еще, но дружим.
Антошин так увлекся этим, условно говоря, разговором, что не заметил, как мгновенно, словно по чьему-то приказу, небо обложили темные, грозовые тучи.
Полковник не умолкал:
– У меня есть сын. Я, собственно, ради него здесь. Он без матери растет. Получается, что он с детства несчастный. Это значит, что его надо любить в три, в пять, в сто раз больше, чем других, счастливых. А ты хочешь его несчастья продолжать. Разве ж это хорошо – множить несчастья ребенка? Если ты почти человек, то думать-то должен головой своей мохнатой. Вот у тебя, говорят, тоже семья есть. Жена, дети. Тогда ты, как отец, должен меня понять.
