И тогда Антошин сделал то, что сам объяснить никогда бы не смог.
Полковник упал на колени и завыл – страшно, чудовищно, по-волчьи. Весь свой страх, все свое нежелание шататься по этой дикой земле, всю свою тоску по невоплотившейся Ирэне и по жизни, которая тоже не воплотилась до конца, вложил он в этот полузвериный-получеловеческий вой-плач.
Затихли птицы, напуганные непонятными и жуткими звуками. И даже ветер от удивления, казалось, перестал шелестеть кронами деревьев.
Азамат открыл рот и опустил меч.
В его глазах Антошин увидел панику и понял, что победил.
Тутай рыдал уже во весь голос.
– Не трогай его! – сквозь слезы умолял он. – Ты что, не видишь, что он зверь?! Он даже страшнее зверя!
Тутай встал, шатаясь. Он ничего не видел. Он хотел одного: исчезнуть, чтобы не слышать этот ужасный, не человеческий, но и не звериный вой.
Азамат убрал меч, подхватил Тутая под локоть.
И уже через мгновение обры исчезли в чаще леса.
Стараясь не смотреть на женское тело, Антошин подошел к мальчику, в глазах которого читался только ужас.
Антошин хотел бы говорить ласково, но после воя в горле рождался только глухой хрип:
– Не бойся меня. Я – свой. Я – друг.
– Ты знаешь и наш язык тоже? – удивился мальчик.
Антошин попытался улыбнуться:
– Говорю же тебе: я свой.
Полковник схватил меч и разрубил веревки, которыми парень был привязан к дереву. Потом освободил мужчину, положил на траву, разодрал его рубаху, чтобы перевязать рану.
Рана оказалась довольно глубокой, и пленник потерял слишком много крови.
«Скорей всего, он не выживет, – понял Антошин. – Черт возьми, мальчишка лишился обоих родителей!»
Антошин был слишком занят пленником, к тому же он не ждал от спасенного ничего плохого. И потому не заметил, как мальчик нашел толстую палку, подкрался сзади и изо всей силы ударил полковника по голове.
Последнее, что услышал Антошин, были слова:
– Еще неизвестно, Леший, кто из нас чья добыча… Еще неизвестно…
Черная пелена накрыла полковника, и он потерял сознание.
Антошин открыл глаза и осмотрелся.
Теми же самыми веревками, которыми были привязаны пленники, теперь к тому же самому дереву привязали полковника. Причем так крепко, что дышать было практически невозможно.
Явно ему еще пару раз дали по голове: ныла она нестерпимо.
Антошин не попросил – потребовал:
– Развяжи меня!
Парень не обратил на его слова никакого внимания: он хоронил погибших родителей. Пока полковник приходил в себя, мальчишка успел сложить два погребальных костра. Лицо мальчика не выражало ни скорби, ни печали. Это было лицо человека, занятого важным и серьезным делом.
Антошин попробовал говорить вежливей:
– Пожалуйста, развяжи меня. Неужели ты не видишь, что я – друг?
Парень не слышал его: он сосредоточенно тер о сухую палку длинный обрывок веревки.
Антошин не сразу понял, что таким образом мальчишка добывает огонь.
Но зачем?
Угли от костра обров, который, судя по всему, загасил мальчишка, еще не остыли, и их вполне можно было раздуть.
– Там же есть огонь, – начал было полковник, подбородком показывая на угли.
Но тут же осекся.
Разве не очевидно, что от огня, который разожгли убийцы, нельзя поджигать погребальный костер для их жертв?
Антошин не сразу догадался об этом. Но парень, видимо, это знал.
Мальчик не спеша поджег один погребальный костер, затем – другой. Он стоял между двумя кострами и говорил что-то очень тихо, почти шепотом…
