О своей прошлой жизни с ними я не знал ничего. Лишь попавшим в приют младенцами так везло, как мне. Мы не помнили своих настоящих родителей, которые либо умерли, либо бросили нас малышами на произвол судьбы. Не помнить – значит быть благословлённым. Для помнящих прошлую жизнь приют становился новым, «правильным» домом, где любят и берегут. Что до таких, как я, этот дом у нас был первым и единственным.
Невольно я вспомнил свою первую встречу с Авелем. Он появился в приюте, когда мне было пять или шесть. Весь дом тогда стоял на ушах. Мы никогда раньше не видели настолько измученного ребёнка. Авель, как он сам рассказывал, сбежал от своих родителей, слонялся по городу несколько дней и очень удачно нашёл нас. Он был весь в синяках и гематомах, грязный с ног до головы, волосы торчали иголками в разные стороны. Я, наверное, никогда не смогу забыть этот образ чумазого, никому не доверяющего волчонка. Отец говорил, что у таких, как Авель, в глазах читается такой безумный страх, какой бывает только у загнанного животного. Тогда я ещё не мог понять, что это значит.
Когда Авель начал привыкать к новому дому, то всё чаще стал говорить со мной: мы были почти ровесниками, да и кровати наши стояли рядом. О настоящих родителях он говорить не любил, начинал злиться, если кто-то по неосторожности затрагивал эту тему, но кое-что я всё равно узнал. Он, бывало, рассказывая о своих прежних приключениях и выходках, добавлял «хорошо, что мамка не узнала» или «ну и отлупили меня тогда». Сам он не придавал этому значения, но для меня даже такие фразы были дикостью. Позже я стал замечать на его спине и руках круглые пятнышки, шрамы. У самого Авеля я спрашивать побоялся, поэтому донимал маму. Она ничего не отвечала, только вздыхала и морщилась сочувственно, как от боли.
– А хромого Кастильо как зовут? – вдруг спросил я у Урсулы, чем совершенно сбил её с толку.
– Э-э-э… Не знаю.
– Ну вот, – фыркнул я. – А ещё про меня что-то говоришь.
Она стала в шутку возмущаться и даже пихнула меня в плечо. Я в ответ ткнул её пальцем в бок. Она завопила и тут же, в качестве мести, начала меня щекотать. Эта наша «драка» сопровождалась её звонким хохотом и моим беззвучным, задыхающимся от щекотки смехом. Я изо всех сил пытался защититься от её атак, но смех сильно мешал мне двигаться.
– Стой, стой! – вскрикнул я.
Урсула правда остановилась. Я и не думал, что это сработает.
– Чувствуешь? – я принюхался.
– Хорошая уловка, – она скорчила недовольную гримасу.
– Да нет же, честно! Пахнет же…
– Чем? – я вскочил на ноги, а она медленно поднялась вслед за мной.
Я выпучил глаза и стал крутить головой, выискивая взглядом источник запаха.
– Собакой, – произнёс я в ту же секунду, как заметил несущегося по улицам-тропинкам лохматого серого пса.
Зверь бежал со всех ног, поднимая пыль большим столпом. От него шёл тяжёлый, едкий запах такой силы, что мне жгло нос. Животное было напугано и бежало от опасности.
– Вон, видишь? – вскрикнул я, изумленный и взволнованный.
Похожий запах я уже ощущал раньше, когда впервые встретился здесь с собакой. Хотя…
– Ну собака и собака, – безучастно ответила Урсула, усаживаясь обратно. – Она тут часто бегает.
– Я знаю эту собаку, – выговорил я.
Урсула скучающе болтала ногами, перевязывая свои хвостики. Я не мог найти себе места.
– Кто её хозяин? – всё не унимался я, пока пёс бежал выше по улицам, ближе к нам.
