Но не мстить же ребенку. Сам дурак – не мог язык за зубами держать.
Борька до последнего надеялся: ему дадут условно. Но украденная сумма потянула на особо крупный размер, характеристику школа дала плохую, заступиться за парня оказалось некому, и ему влепили по максимуму – три года в детской воспитательной колонии. Про отравленный коньяк на столе суд даже слушать не захотел – счел информацией, не относящейся к делу.
За день до этапа его вызвал следователь. Попросил держаться, не терять себя. И наконец поведал, откуда стало известно о краже. Выехали в тот день опера по анонимному звонку. О только что состоявшемся преступлении сообщал мужчина. Взрослый. Из телефона-автомата на улице. Он уверял, что видел, как Борис Буянов с каким-то парнем вскрывает дверь в чужую квартиру.
«Вероятно, этот тип тебя прекрасно знал».
* * *
Лия дрожащим голосом пробормотала:
– Не может быть.
А Борька ласково улыбнулся:
– Это ведь ты меня сдал… дорогой папочка?
Федор Олегович молчал. Играл желваками.
Сын продолжал напирать:
– Ты меня терпеть не мог. И знал, что мы враждуем с соседом. И ключи от его квартиры я особо не прятал. И как мы с другом договаривались встретиться, тоже мог слышать. Давай. Скажи уж честно, перед лицом вечности: как все было?
Отец не отвечал. А Лия выкрикнула:
– Боря, я вспомнила! Про тот день, тридцать первое декабря. После того, как ты ушел, папа мусор ходил выбрасывать, в бак на улице! А я за ним в окно наблюдала! И удивилась, что после помойки он отправился не домой, а зачем-то со двора, в сторону магазина. Там телефон-автомат как раз стоял!
– Будь последовательным, батя, – жестко улыбнулся Борис. – У тебя осознанная гражданская позиция. Неприятие воровства. Так озвучь ее. Не стесняйся.
– Гаденыш, – выплюнул Федор Олегович.
И наконец поднялся на ноги. С вызовом взглянул в лицо своему оппоненту.
– Будем считать, что это «да». Отец-иуда. Спасибо за три прекрасных года в колонии под Вилюйском.
– Папа, – голос Лии дрожал, – но Боря ведь твой сын. Родной. Как ты мог?
– Да просто плевать ему на всех, кроме себя, – горько сказал Борей. – Ты на собственную жизнь посмотри. Девочка. Беззащитная. За власть с ним не боролась, против порядков его не бунтовала. Но и тебя вышвырнул в интернат.
– Ну и черт с ним! – выкрикнула Лия. – Как он с нами, так и мы с ним. Жили без него – и дальше будем жить. Пусть пока молится на свой водопад. А дряхлым станет – в дом престарелых сдадим.
– Нет, сестричка, – усмехнулся Борис. – Я свою предъяву еще не закончил. Шоу начинается только. Перейдем к опросу свидетелей.
Вдруг обернулся к сестре, сказал официальным тоном:
– Лия, пожалуйста, расскажи. Что ты запомнила про день, когда мама умерла?
Девушка побледнела:
– Зачем про это?
– Я тебе объясню. Чуть позже. Пожалуйста. Вспомни все. Поминутно.
– Борис. Давай прекратим это шоу, – потребовал Федор Олегович.
– Нет уж. Я его много лет готовил. Так что давай, Лия. Говори.
И она послушно начала:
– С утра ходила в банк, просила очередной кредит. Ей отказали. А после обеда она принарядилась, подкрасилась. Мне сказала, что идет на собеседование, хочет устроиться на работу. Куда, с кем – не объяснила, да я и не спрашивала. Я ее ждала, до позднего вечера. Но вместо мамы пришли милиционеры. Дальше ничего не помню. Пришла в себя уже в больнице.
– А ты, папуля? Что-нибудь можешь нам про тот день поведать?
– Я виноват, – буркнул Федор Олегович. – Я не должен был уезжать в деревню. Не должен был оставлять ее одну.
