Однажды ему попалась пачка семейных фотографий в упаковке из-под фотобумаги «Унибром». Алексей засомневался, имеет ли он право залезать в личные архивы постороннего человека. Вдруг там что-то интимное и сокровенное? Подискутировал с совестью и высыпал снимки ворохом на стол. Ничего не смог поделать с проклятым соблазном.
Совесть довольно быстро замолчала, ибо не содержалось в фотографиях ничего интимного. Почти на всех – Грета Германовна в строгой, без каких-либо фривольностей одежде. Больше всего было фото из музея: то она позировала на фоне витрин с экспонатами, то стояла возле стенда в полукольце экскурсантов, то сидела за рабочим столом, заваленным фолиантами.
Один-единственный снимок был сделан на улице, на набережной Фонтанки. Грета Германовна, по виду лет на десять моложе, чем сейчас, натянуто улыбалась в объектив, а бок о бок с ней истуканствовал парень, хилый и щуплый, ей по плечо, не выше. Несмотря на субтильную внешность, он смотрел дерзко и вызывающе. Ему можно было дать лет восемнадцать. Вчерашний школьник. Тот возраст, когда веришь в свою исключительность и ждешь, что все человечество ляжет к твоим стопам. Касаткин совсем недавно тоже был одержим такими ожиданиями, посему читал мысли парня по его наглой физиономии как по книге.
На обороте карточки слабо проступали выцветшие чернильные каракули, которые складывались в слова: «Тете Грете от любящего племянника Сержа».
Касаткин понятия не имел, были ли когда-нибудь у Греты Германовны супруг и родные дети. Она производила впечатление женщины, которая вечно замужем за работой. Кошка и растительность в горшках – вот все ее домашнее окружение. Сейчас, по крайней мере, она жила одна и со своим независимым характером вряд ли страдала от одиночества.
Алексей сгреб фотографии и сложил их назад в упаковку от фотобумаги. И чего, в самом деле, сунул нос куда не следует? Как будто его волнуют ее любовные терзания, если они и были…
На третий день после отъезда Греты Германовны спокойствие, царившее в ее квартире-оазисе, внезапно было нарушено.
Касаткин, по обыкновению, зашел, чтобы задать корм мелкому мохнатому скоту, как он иронизировал в разговорах с Юлей. И сразу почувствовал неладное.
Клотильда, которая всегда ждала его, лежа на кресле или на диване, на сей раз сидела между цветочных горшков, будто пряталась от кого-то. Когда Алексей вошел в гостиную, она выгнула спину и угрожающе зашипела.
– Ты чего? – опешил он. – Это же я.
Убедившись, что это и вправду он, Клотильда покинула укрытие, но все еще была напружинена, осторожно вертела головой и дергала ушами.
– Кто тебя напугал? – спросил Касаткин и протянул к ней руку.
Как правило, она не сторонилась его, ластилась без боязни, но сегодня ее что-то тревожило.
Он достал из холодильника кусок вареной пикши, оставшийся со вчерашнего дня, положил его в кошачье блюдце и поставил на батарею, чтобы аристократка не попортила зубы, жуя слишком холодную еду. После этого на всякий случай обошел квартиру, проверил замок на входной двери, шпингалеты на окнах. Все цело, нигде ни малейших признаков вторжения. Вещи на местах, полный порядок. И кому, скажем откровенно, вздумалось бы сюда вторгаться? Денег в квартире нет, это Алексей знал доподлинно. Не то чтобы нарочно искал, но когда перебирал книги, фотографии и все остальное, ему не попалось ни рубля. Вероятно, Грета Германовна хранила свои капиталы в сберкассе, а всю наличку забрала с собой в отпуск.
