Завернули в театр. Плевицкая осмотрела сцену, осталась ею довольна. Познакомилась с гитаристом, который некогда аккомпанировал Вере Паниной. Упоминание о былой конкурентке чуть опечалило:
«Куда сгинула Верочка? Жива или отдала Богу душу? Нас постоянно сравнивали, отдавали предпочтение то ей, то мне…»
Не стала обедать в театральном буфете – никогда не выступала на полный желудок. Приказала осветителям поставить на софиты фильтры, чтобы лицо выглядело мягче, не подчеркивалась полнота в талии, груди. В гримерке наложила румяна, подсинила веки, уложила на голове косу и расслабилась в глубоком кресле. Когда вошел муж, не шелохнулась, и Скоблин вышел.
Услышав звонок, поднялась, последний раз взглянула в зеркало – осталась довольна собой. «С Богом!» Прошла мимо декораций к кулисам, дождалась последнего звонка, занавес открыли, и Плевицкая шагнула на сцену, встреченная так радующими душу аплодисментами.
Перед публикой певица предстала в темном, без украшений платье. Когда смолкли аплодисменты, кивнула гитаристу, и концерт начался. Вначале исполнила песни курских и воронежских краев, затем романсы на стихи Кольцова, Тютчева, Лермонтова, дяди царя Константина Романова (внука Николая I) «Растворил я окно…», «Умер бедняга в больнице военной…» Между песнями не делала пауз, дабы не позволить публике расслабиться, отвлечься. Исполнила грустный романс «Помню я еще молодушкой была» и запела марш Корниловского полка, зная, что в Берлине проживают корниловцы:
За Родину и свободу,
Если позовут,
То корниловцы и в воду,
И в огонь пойдут!
К удивлению, зал ответил редкими хлопками.
«Совершила ошибку, но какую? Или собралось мало приверженцев незабвенного Лавра Корнилова, много монархистов?»
Следовало исправить оплошность. Надежда попросила у аккомпаниатора семиструнную, сыграла вступительный аккорд и запела походный марш Виленского военного училища – стихи к маршу сочинил тот же великий князь Константин Константинович Романов, одно время инспектор этого привилегированного учебного заведения:
Наш полк!
Заветное, чарующее слово
Для тех, кто смолоду
и всей душой в строю.
Другим оно старо,
для нас все так же ново,
И знаменует нам
и братство и семью!
О знамя ветхое, краса полка родного!
Ты, бранной славою
венчанное в бою.
Чье сердце за твои
лоскутья не готово
Все блага позабыть
и жизнь отдать свою?
И вновь публика отозвалась довольно жидкими хлопками…
«Куда подевался энтузиазм беженцев? Забыли о боях, походах, погибших товарищах, знаменах? Не желают вспоминать прошлое, где было больше поражений, нежели побед?».
Поразмыслив, пришла к выводу, что напрасно исполнила песню на слова близкого родственника царя – в зале мало поборников российского престола, молящихся за упокой венценосной семьи Романовых.
«Позабыла на свою беду, что нынче не девятнадцатый год, когда расстрел царской семьи считался общероссийской трагедией, ныне думают по-иному, считают виновными в разжигании гражданской войны именно Романовых во главе с безвольным, мягкотелым царем. Куда улетучилось патриотическое чувство, о котором Великий князь сказал: «Все блага позабыть и жизнь отдать свою»?..»
Утром заказала у портье свежие русские газеты и опечалилась: пресса не заметила приезда и выступления русской знаменитости. Лишь в одной газете был сдержанный отклик на концерт.
«Странно и дико: на вокзал пришло много репортеров, а написала лишь одна газета, которую таковой назвать сложно – четыре маленькие странички заполняли рекламы мебели, нижнего белья, американской жевательной резинки! Любой некролог занимает больше места, чем сообщение о концерте. Рецензии нужны не мне для удовлетворения тщеславия, а зрителям будущих концертов…»
