Рейчел вернулась уже затемно.
Роберт спал в своей комнате. Она тихонько вошла, включила ночник, который стоял на столе, и стала осторожно перебирать тетради сына. Мальчик мирно спал, не заметив возвращения матери.
Она перевернула все рабочие дневники Роберта и учебники. Рейчел вытерла выступившие слезы и успокоилась. Это был лишь нервный срыв, фантазии ее мальчика, единовременные, неожиданные. Ничего страшного не произошло, все хорошо. Она умоляла, заставляла себя принять это спокойно. И винила, винила за невнимательность, за беспечность, называла себя плохой матерью. Она осыпала себя всеми ругательствами и не видела ничьей вины, кроме своей.
Вдруг в руки ей попалась зеленая тетрадь. Рейчел увидела знакомый почерк.
Она боялась переворачивать страницу. Но сделала это.
Слезы хлынули из глаз. Рейчел зарыдала, не сдержала вскрика.
Она схватила тетрадь и бросилась из комнаты, чтобы не разбудить сына. Женщина добралась до кухни, оперлась спиной о холодильник и съехала вниз по нему, сбивая разноцветные магнитики. Казалось, вся тяжесть мира обрушилась на нее. Грудь и спину объяла неимоверная слабость, которой раньше она не испытывала.
– Ты заберешь ее, мама? – услышала она за в дверях кухни.
– Да, сынок, я заберу ее, – сказала она, утерев слезы.
– Я не хотел делать тебе больно…
– Ты ничего не сделал, все хорошо. Ложись спать.
– Тогда зачем ты забираешь ее у меня? – пролепетал мальчик.
– Понимаешь, милый, в жизни есть вещи… – она задумалась, – от которых стоит держаться подальше. И мы должны ограждать друг друга от таких вещей, чтобы всем нам было хорошо. Засыпай.
Прежде чем Рейчел закрыла дверь, Роберт сказал:
– Это сказал мне дедушка.
Больше Роберт никогда не видел своих записей. В школе на него навесили ярлык «ребенок с особенностями в развитии».
О том, что мама не сожгла, не изрезала, не порвала эту тетрадь, он узнал только спустя несколько лет. Рейчел так и не смогла уничтожить слова своего отца или тем более отдать их на растерзание психологу. Где-то в глубине души, интуитивным чувством, на которое способны только женщины, особенно матери, она поняла, что этот разговор касается только внука и деда. Она спрятала тетрадь, уповая: когда Роберт повзрослеет, он сам разберется, как с ней поступить.
С тех пор прошло тринадцать лет.
Мучительное эссе
Роберта Фаррела
«Я – Кафка»
Писатель – не человек, субстанция, которая призвана впитывать все, что неспособны впитать окружающие. Вся боль, радость и страдания, которые отскакивают, как лучи света от зеркала чувств обыденного человека, вынужден впитывать писатель.
Неназванный глашатай времени. Они читают книги и думают, что все написанное – плод фантазии автора. Вы сами породили этот мир, глупцы! Писатель лишь кровью отхаркивает его на бумагу, корчась в ужасающих спазмах.
Каждый писатель создает себе тот мир, в котором он хочет себя видеть; тот мир, в котором он живет. Если обыденный человек принимает, хочет он того или нет, придуманный художником мир, то писатель моделирует свой собственный.
Блажен тот, кто увяз в детективах и дешевых романах!
Мой мир рожден из сгустка боли, клубка отчаяния. Как голый ощущает конец мира в толпе одетых людей, так и я мечусь в пределах своей черной комнаты, пытаясь разорвать мир, рожденный мной поневоле.
Как избавиться от него, не уничтожив, не предав весь смысл собственной жизни? Когда наступают моменты просветления, и кажется, что симптомы начинают отступать, я, как капризный ребенок, испугавшись, что его родители не шутят и вот-вот оставят его одного на улице, когда он не хочет возвращаться домой, бегу, рыдая и всхлипывая, в объятья своего выдуманного мира, чтобы спрятать свои мечты и страхи за его мучительную заботу.
