Прошло две недели. От отца не было никаких вестей. Роберт случайно подслушал телефонный разговор мамы, из которого узнал, что папа переехал в другой конец города с чужой женщиной. Он устраивал новую жизнь, поэтому ему было не до сына. Наверное, думал Роберт, должен настать момент, когда он вспомнит о нем и начнет скучать.
Дед все реже говорил во сне. Звуки стали расплывчатыми, еле уловимыми. Иногда мальчик сидел часами перед диваном, чтобы попытаться записать в тетрадь еще что-нибудь важное. Да, все, что произносил дед, Роберт считал архиважным. Его тетрадь подходила к концу. Двенадцать тонких листов были полны таинственного смысла. Мальчик не старался понять его. Придет время, говорил он себе, и все написанное станет понятным. Это как закопанный под стеклом обрывок старой бумаги с причудливыми словами. Ребенок не понимает значения этих слов, поэтому клад становится еще загадочнее. Он забывает о нем, а когда приходит время взрослеть и клад по мимолетному воспоминанию бывает обнаружен, как последняя дань детству, оказывается, что это был лишь кусок учебника по математике. Теперь он прост и понятен.
Свой последний односторонний разговор с дедом Роберт записал на форзаце тетради по чистописанию. Дед говорил немного, но особенно странно. Сначала звуки причмокивали, потом стали параллельны дыханию, пока не затихли вместе с ним. Грудь деда больше не вздымалась, лишь в последний раз она приподнялась выше, чем обычно и опустилась. Навсегда.
Человек умер спокойно, тихо. Без криков о помощи, без рыданий, без сожалений. Он принял свою участь со смирением, терпением. Пусть в беспамятстве, пусть во сне. Кто знает, что снилось ему в этот момент. Быть может, его сны были еще ужаснее, чем сама смерть. Быть может, в грезах его разрывали на куски, прежде чем он издал последний вздох. Ведь грезы – это не только мечтания о лучшей жизни. Грезы – это страшный, опасный, лживый мир, иллюзия. Она способна сковать нас еще при жизни и, возможно, не отпустит после смерти.
Дед умер на глазах у Роберта. Мальчик не испугался. Он увидел и запомнил на всю жизнь, как человек должен уходить из этого мира. Он стоял и смотрел на глаза старика. Почему-то после смерти они открылись. Смотрел не отрываясь. Рейчел проходя мимо заметила это. Она подошла к сыну, посмотрела на неподвижные веки отца, опустила их движением ладони и села на кресло рядом с Робертом. Они смотрели на деда почти полчаса. Никто не проронил ни слезинки. Рейчел похоронила своего отца уже давно, в тот момент, когда он сказал ей последнее «Я люблю тебя, дочка», когда он в последний раз отечески посмотрел ей в глаза и обнял за плечи, прижав к старческой груди. Это было давно. Тогда казалось, что таких моментов будет еще очень много. Только по прошествии времени понимаешь, что они были последними. Ох, если бы кто-нибудь намекнул, прошептал на ушко «Это твой последний шанс. Лови!», все было бы по-другому. Но что теперь говорить.
Рейчел поцеловала сына в макушку.
– Иди в свою комнату, – сказала она. – Мне нужно сделать звонок. Скоро придут люди, не вертись у них под ногами. Не место маленькому мальчику в комнате, где умер человек.
Она набрала номер доктора Раймонда.
Роберт последний раз посмотрел в закрытые глаза старика и вышел из комнаты.
Гроб с телом деда закопали на Восточном кладбище. Никто не плакал, когда деревянные створки исчезали под комьями земли. Будто все понимали, что смерть этого человека естественна, легкая и своевременная. На самом деле всем было все равно. Так думали только Рейчел и, быть может, сам Роберт. Хотя как можно понять, что творилось в голове этого мальчика в тот момент. Роберт держал за руку маму. Отец так и не пришел. Она сказала, что его сейчас нет в городе. Папа уехал в командировку. Почему-то мальчик не сильно расстроился. Это чувство безразличия стало ему даже как-то интересно. Но он думал о другом.
