Сон? Нет! - страница 4



Не княжил я во дни былые,
меня не ростренакусту.
Замкнув ряды передовые,
я не погибну на посту.
Я закопался в суету.
Под солнцем это не впервые.
Мою привычную кнуту
трудоголическую выю
намяли дрязги бытовые,
похерив всякую мечту.

«Его просили: «Дай нам днесь…»

Его просили: «Дай нам днесь…»
И он двенадцати коллегам
сказал: «Вы им подайте есть,
сим голодающим калекам».
А мы живём сейчас и здесь,
но к небу глаз поднять не смеем
лишь потому, что был осмеян
принёсший в мир благую весть.
Ошибкам нашим счёту несть.
Мы суетливы и бездарны.
Нам эту ношу вечно несть.
Воспримем по заслугам честь
и будем тихо благодарны
за то, что Он меж нами есть.

«Меня до слёз пробило на хи-хи…»

Меня до слёз пробило на хи-хи.
Циничней, чем патологоанатом,
могу прилично, а могу и матом
изобразить, как пишутся стихи.
О том немало всякой чепухи
поведано доселе нашим братом.
Не верьте – брешем языком богатым,
как рыбаки, отведавши ухи.
Всё много прозаичнее. Накатом
приходят, аномалией природной
являются и давят массой всей.
И, если не случились плагиатом,
то остаются в памяти народной
навечно, как дерьмо и Енисей.

«Ошибка в том или вина…»

Ошибка в том или вина,
что нежная моя природа
под микроскопом не видна
и увядает год от года.
Кому теперь она нужна,
такая стрёмная хвороба?
В ней ни гламура нет, ни стёба,
и пользы тоже никакой.
Осталось выйти на покой
и спрятаться за крышкой гроба —
там ненасытная утроба
в своём величии смешна,
и даже толстая мошна
червям могильным неважна.

«Когда бесплодная зима…»

Когда бесплодная зима
опустошительным набегом
гнетёт безжалостно и снегом
пытает стылые дома,
я понимаю, что сама
собой поэзия напрасна,
но праздностью своей прекрасна.
Игра капризного ума,
она является всегда
из ничего, из ниоткуда
и утоляет, как вода.
Срамно, что, призывая чудо,
я осторожней, чем Фома,
и лицемерней, чем Иуда.

«Тому назад почти две сотни лет…»

Тому назад почти две сотни лет
невдалеке от папского престола,
пока не помер, жил один поэт
происхожденья самого простого.
Других таких и не было, и нет.
Как до и после многие поэты,
он в стол писал скандальные сонеты —
две тыщи с лишним как один сонет.
Однако что-то сдвинулось в природе
нечаянно. Певец простонародья
перековался на иной манер.
На небеси – те просто ***:
«Синьор Джузеппе Джоакино Белли
в цензуре верно служит? Лицемер…»

«Простые радости люблю…»

Простые радости люблю,
и потому не вижу прока
служить целковому рублю.
Ходили. Гиблая дорога.
Он не один в окошке свет.
Приятнее в жару на речке
позагорать, в мороз на печке
погреться. Жалко, печки нет.
Но надобно иметь доходы.
От воскресенья до субботы,
как жёрнов мельничный, кружусь.
И нипочём не побожусь,
что до предсмертныя икоты
от слов своих не откажусь.

«Ты бросил семя, и взошёл росток…»

Ты бросил семя, и взошёл росток,
по нашим временам довольно странный,
без явной тяги к почве иностранной
и с влажными глазами на восток.
Твой голос я. Твой глиняный свисток.
Простая, незавидная музыка.
Уж лучше так, чем вовсе безъязыко.
Удел немых заведомо жесток.
Пусть отвернутся други и родня,
преследуют обиды о напасти,
кошмары ночи и заботы дня
терзают тяжело и рвут на части —
не оставляй очаг мой без огня
и в день седьмой не забывай меня.

«Негаданно февраль ворвался в дом…»

Негаданно февраль ворвался в дом.
Очередной постылый день рожденья
исчез в морозном небе голубом,
как морок и простое наважденье.
Зима сама в бессилии своём
сошла на нет. На том и порешили —
коль эту худо-бедно пережили,