«Не мог ли я в дни скотского пьянства совершить тяжкое преступление? – думает Грешнов, продолжая глядеть на воду. – Нет, – качает головой, – не мог. Мертвецки пьяному не под силу убить, расчленить, закопать да еще незаметно от собутыльников. И что это за человек, возможно, убитый мной? Никто из моих знакомых, помнится, никогда никуда не исчезал. В-третьих, зачем мне было убивать кого-то? А в-четвертых, не знаю я никаких подвалов».
Он прохаживается по пешеходной дорожке моста. Мост слегка гудит и колеблется, когда по нему проезжают тяжелые машины. Потом господин Грешнов, пристукивая каблуками, спускается к электромобилю, садится в него и, уехав за город, долго, на хорошей скорости, гоняет по ровной дороге, облитой голубой строительной глазурью.
4
На ночь он крестится. Икон Грешновы в доме не держат, не очень-то верят они в Бога и редко молятся, но молиться принято: на сон грядущий, перед едой – этому учили в школе, это в обиходе приличного общества. Сегодня банкир крестится со значением: ему страшно, он просит Бога отвести кошмарный сон и дать ему, Грешнову, выспаться как следует. «Может, Бог есть и поможет», – думает он.
Банкир стоит возле постели и, осеняя себя крестным знамением, смотрит в пространство. На нем свободные шелковые трусы, лоснящиеся в свете слабого ночного светильника; пижам и спальных рубашек он не признает, обычно ложится по пояс голым. Госпожа Грешнова уже забралась под летнее хлопковое одеяло, украшенное рисунком из мелких цветных стразов. Ее седая голова – в кружевном чепце, как у старинной барыни. Грешнова внимательно следит за супругом. «Раз взялся молиться, – рассуждает она, – значит, сильно припекло. Господи, что с ним? Может быть, опасно заболел и скрывает? Сам ничего не говорит, а я не стану сердить его и расспрашивать».
Улегшись возле жены, Грешнов протягивает руку к кнопке светильника и гасит свет. Спать он хочет, но изо всех сил держит открытыми глаза, вглядываясь в детали обстановки, едва очерченные в ночной темноте. Но глаза слипаются, воля слабеет; тело выбрало удобное положение, обмякло и чувствует сонный покой. Незаметно для себя господин Грешнов засыпает, и тотчас… его гнетет тот самый кошмар, ныне более подробный, начинающийся с видения какого-то мрачного бревенчатого дома.
Вот Грешнов в доме, в маленькой комнате с занавешенными окнами; ночь, тишина, слабый электрический свет. Грешнов перебирает пластиковые мешки. Набив их частями человеческого тела, собрав все до последнего куска, он относит нелегкие мешки один за другим в подвал, люк которого находится здесь же, в комнате, и крышка люка откинута к стене.
Накал одинокой лампочки высвечивает землю под ногами, кирпичные стены, дощатый потолок. Грешнов складывает теплые мягкие мешки у свежевырытой ямы. Банкир понимает, что спит, и во сне он прислушивается, оглядывается, с опаской смотрит на квадратный люк подвала: не исходит ли от люка какая угроза. Потом, раздвоившись, он сам себя видит со стороны и до конца не узнает: вроде он, но вроде бы не совсем похож. Этот Грешнов, из сновидения, пожалуй, меньше ростом, плотнее; лицо сравнительно молодое, но не это главное в лице с чертами Грешнова, а то, что оно грубо, злобно и подпорчено шрамом на щеке. Грешнов из сновидения одет необыкновенно – так не одеваются уже лет двести: в какие-то серые бедные штаны, заправленные в кирзовые сапоги с отогнутыми голенищами, в черный пиджак, тоже не богатый, под пиджаком рубаха с расстегнутыми пуговицами, под ней полосатая майка, ее в прошлые века носили моряки, и называлась она тельняшкой. Все эти вещи банкир Грешнов видел в краеведческом музее.
