Подошла как-то Евдокия к Надежде, что через два дома от неё жила, да и говорит, готовься, мол, через четыре дня у тебя радость будет, а через десять горе. Испугалась та, глядит молча на Евдокию. А та усмехнулась недобро, да и пошла дальше.
А через четыре дня муж у Надежды приехал домой, после тяжёлой контузии и ранений списали его в запас. Вот и радость. А ещё через десять дней дочка их единственная утонула на речке. Никто не видал, как это случилось. Долго искали её всей деревней, а вскоре тело всплыло, так и нашли.
Ополчился народ на Евдокию, уж не она ли девчонку и сгубила, коли кончину предрекла? Свидетелей-то ведь нет. Собрались толпой да пошли к ней на разговор.
– Сама она утонула, оступилась на берегу, а там высоко, возле Матрёниной сосны это было, – отвечает им Евдокия.
– Откуда ж ты знаешь, коли там тебя не было, а? – кричит народ, – Отвечай, не то народным судом тебя судить станем!
Достала молча Евдокия книжку чёрную из-за печи, на стол перед всеми бросила.
– Да ведь то Маланьи, бабки её книга, – ахнула одна из старух.
Попятились люди, жутко им сделалось, вышли из избы. Одна лишь Надежда стоять осталась. Пристальным, немигаюшим взглядом смотрит прямо в глаза Евдокии. Несколько минут так стояла, а после резко вышла.
А ночью полыхнула Дунина изба. Сбежался народ, вроде как тушить надо, а все стоят. Смотрят только на огонь, понимают, чьих рук дело. Никто Надежду не осудил. Как вдруг громыхнуло в небе, зарокотало и хлынул разом такой ливень, что огонь и потух, почти и не затронуло избу, лишь почернела вся, закоптилась, как сама Евдокия ходила чёрная.
Забежали в избу люди, а там никого, нет Евдокии. И холод стоит жуткий, словно и не было только что пожара. Вдруг захохотало в углу, застучало. Обернулись – нет никого. И в тот же миг все стёкла в окнах разлетелись вдребезги и стихло всё.
Бросился народ во двор, ужас всех обуял. Долго ещё не расходились, ждали, сами не зная чего. Лишь под утро пошли по домам.
С тех пор не видели Евдокию больше, и книгу ту в избе не нашли, то ли спрятала её Евдокия хорошенько, то ли с собой унесла.
Муж её, Николай, с войны не вернулся. Может остался где-то жить, может погиб на поле боя, может ещё что. Война она и есть война, сколько жизней загубила. А вот изба их и по сей день стоит, никто там не селится, чёрная, мрачная, смотрит пустыми глазницами окон на прохожих, крепкая сама, лишь крыша в одном месте провалилась…
– Нюра, дома ты али нет?
– Дома, конечно, где мне ещё быть? Все дороги развезло. Заходи коль пришла, чего в сенях топчешься? Дверь прикрой, только печь протопила, всё выстудишь.
Бабка Зоя, кряхтя, скинула с ног валенки, вдетые в галоши, и вошла в избу.
– Чего не заходишь давно? С коих пор уж тебя не видать, – с ходу накинулась она на хозяйку дома, давнишнюю свою подругу Нюру.
– С коих это? В субботу только и виделись.
– Где это?
– Где-где, у магазина, как раз ещё Генка-Тушканчик с Васькой-Мокрым за водкой приходили.
– И правда, ну да ладно, в наши годы где всё упомнить. Я чего пришла-то к тебе, ты вот тут сидишь без телевизору, новостей не глядишь, чо в мире творится и не знаешь. Давно тебе говорю, купила бы телевизор!
– На кой ляд он мне сдался? Чего я там не видела? Его поглядишь и жить не захочется, ничего доброго не кажут, один негатив.
– Негатив, – передразнила подругу бабка Зоя, – Ты-то откуда знаешь, что негатив, если не смотришь?
