Ксеня смахнула злую слезу и положила ладонь на стопку тетрадей.
Полина бы никогда не поехала к Кульчицкому, потому что по праву крови он только Ксенин дед. Ни мать, ни сестра не имеют к нему отношения. Да, она ворвалась в жизнь незнакомого деда, но так и не успела с ним сблизиться. Она врала сама себе: якобы не хотела ему мешать, а на деле боялась узнать его получше. Теперь ничего не изменить. Дед не оживет, время назад не отмотать.
Единственное, что Ксеня может для него сделать, – разобрать его вещи и сохранить о нем память.
Дед все время что-то недоговаривал.
Ксеня ловила на себе его изучающий взгляд, будто он что-то взвешивал и не решался с ней заговорить. Все, что у нее осталось, – невнятные намеки. Дед обещал показать ей запретную комнату.
«Наступят странные времена, – вспомнила Ксеня, – и придется делать странные вещи».
Ксеня ожесточенно потерла щеки. Что толку сидеть и жалеть себя, сгорая от стыда?
Она открыла верхний ящик комода. Изящный ключ с узорчатой головкой лежал на месте. Ксеня протянула к нему руку, и в голове зазвучали строгие и скорбные аккорды. Сашка назвал эту музыку – адажио.
Ксеня отдернула руку и с силой захлопнула ящик. Помедлила. Опять раскрыла ящик и уставилась на ключ. Это же так просто: ощутить пальцами холодный металл, дойти до двери, повернуть ключ и зайти внутрь. Разобрать наконец дедовы коробки, оставить дверь открытой.
Может быть, все-таки объявится кто-то из дедовых коллег, кому она отдаст коробки и книги? Она бы с радостью спихнула с себя необходимость разбирать наследство, в котором она ничего не смыслит.
Но дед же не зря держал комнату запертой. Кому довериться?
Только один человек кроме нее и деда заходил в странную светлую комнату с роялем.
Ксеня вспомнила Сашкины быстрые пальцы на черно-белых клавишах. Его стопу, вдавливающую педаль в пол. Ксеня шумно вздохнула и еще раз – последний – захлопнула ящик так, что стол вздрогнул, а стекла в шкафу задребезжали.
Она не может.
Не сегодня.
А мы летим как звездочки
Санкт-Петербург, октябрь – декабрь 2004 года
В утро смерти Ксениного деда Сашка оказался на углу улицы Лизы Чайкиной и Кронверкского проспекта случайно.
Ставили Хармса.
До премьеры оставалось несколько дней. Выготский рвал и метал, диалоги были сыроваты, с парой сцен творилась невнятица.
