Михаил вытер со лба пот и с силой сжал платок, как будто собирался его выжать досуха.
– В общем, так, Андрей Владимирович, банк решил пойти на такие условия. Вы должны вернуть семьдесят тысяч долларов в счет задолженности с процентами и за год вперед. Этого нет в договоре, но зато там есть пункт о нарушениях, на основании которых банк может выставить квартиру на аукцион уже завтра. Поэтому можно считать, что сейчас банк идет вам навстречу. Вы понимаете?
– Сроки… – выдавил Умрихин из пересохшего рта.
– Месяц, начиная с завтрашнего дня. Вот моя визитка. Как только соберете необходимую сумму, сразу звоните. В любое время, хоть ночью.
– Только одно… Одна просьба, – сказал Умрихин. – жене не говорите.
Михаил кивнул с улыбочкой. Умрихин, прищурившись, глянул в окно – дети все также наивно смотрели со щитов, а памятник потемнел еще больше.
Он знал, что сны имеют обратную перспективу. Об этом он услышал на лекции по сопромату от высокого старика-преподавателя – имени уже и не вспомнит – помнил, что он всегда ходил в одном и том же коричневом вельветовом пиджак с меловыми потертостями на локтях. Как всегда в память врезались вещи, не имевшие отношения к предмету, поэтому и знал, что у сновидения нет привычной последовательности от начала до конца. Картинки выстреливают за доли секунды до пробуждения, выстраиваясь в стройный, чаще всего бредовый сюжет. Его начало – в конце забытья, а конец – в начале осознанного вхождения в реальность, когда отдельные участки мозга уже принимают первые сигналы извне. Потому и истории во сне часто заканчиваются звонком в дверь или сигналом бедствия, переходящим в пронзительное пиликанье будильника, вполне осязаемого, и подчиняющегося линейным законам времени.
Во сне он шел по дороге, закутанной густым туманом, и не понятно было, где он находится и что впереди, но его что-то влекло вдаль, и вот он увидел две стоящие фигуры – одна высокая, а другая поменьше. Он протянул руку, чтобы не столкнутся, и показать, чтобы его не боялись, но вдруг сверху, с водопадным шумом на него обрушился дождь, фигуры растворились, и он закричал, не слыша своего голоса.
Он вскочил с постели, сел на край, тяжело дыша и пытаясь вспомнить лица, или хотя бы отдельные черты – Ольга и Саша? Он оглянулся, но Ольги рядом не было. Он услышал слабое журчание воды, сердце вдруг заходило ходуном, и он выбежал в коридор. Вода лилась в ванной. Он дернул за ручку, дверь не шелохнулась. Ольга, Ольга, – громко позвал он, он она не ответила. Он еще раз с силой рванул рукоятку, внутри механизма хрустнуло, и ручка беспомощно повисла, покачиваясь. Он затарабанил по стеклянным вставкам, все сильнее и сильнее, приготовившись уже выбить их, но дверь открылась. Ольга стояла в одних трусах. Изо рта торчала зубная щетка, и губы, покрытые белой пеной, застыли в слабой улыбке. В руках ее болтались маленькие черные наушники-бируши.
– Не делай так… больше, – только и смог он выдавить из как будто перетянутого веревкой горла.
– Андрейчик, миленький, – Ольга слегка коснулась его щеки.
Он пил кофе, сидя на кухне под ярким светом единственной стоваттной лампочки, сдавливая кружку дрожащими руками. Ольга в коротком красном халатике бесшумно вошла и села рядом.
– Все хорошо? – спросила она, поглаживая его волосы.
– Хотел дверь выламывать, – сказал он.
– Ну не злись, я же не специально.
– Я в курсе.
