Она потянулась и дернула за одну из веревок, и, словно парашют на ветру, вся палатка обрушилась массой медленно оседающего брезента. Палатку разбили на рыхлой почве земли горшечника, и она легко обвалилась.
Руперт мигом выскочил из-под руин. Схватил Ниаллу за запястье и завернул руку ей за спину. Ее сигарета упала в траву.
– Никогда больше! – завопил он. – Никогда больше!
Ниалла указала глазами на меня, и Руперт сразу же ее отпустил.
– Черт побери, – сказал он. – Я брился. Я бы мог порезать себе к черту горло!
Он выставил подбородок, дергая им в сторону, как будто ослабляя невидимый воротник.
Странно, подумала я. Утренняя щетина никуда не делась, и более того, на его лице нет ни капли крема для бритья.
– Кости брошены, – объявил викарий.
Он шел по кладбищу, напевая что-то под нос, потирая руки и восклицая при приближении, его облачение, словно волчок, мелькало то белым, то черным сквозь туман.
– Синтия согласилась соорудить на скорую руку несколько рекламных объявлений и распространить их перед ланчем. Теперь, что касается завтрака…
– О нет, спасибо, – сказал Руперт. Он достал коробку деревянных щепок из задней части фургона и на удивление быстро развел чудесный бивачный костер, затрещавший на церковном кладбище. Следующим движением он извлек кофейник, буханку хлеба и парочку заостренных палочек, чтобы приготовить тосты. Ниалла даже умудрилась откопать баночку шотландского мармелада в их багаже.
– Точно? – переспросил викарий. – Синтия просила передать вам, что…
– Совершенно точно, – ответил Руперт. – Мы вполне привыкли…
– … готовить сами, – подхватила Ниалла.
– Тогда ладно, – подытожил викарий. – Пойдем внутрь?
Он проводил нас по траве к приходскому залу, и, когда он достал связку ключей, я бросила взгляд в сторону покойницкой. Если там кто-то и был, они уже убежали.
Затянутое туманом кладбище предоставляет бесконечное количество укрытий. Кто-то вполне мог скорчиться за могильным камнем не далее чем в десяти футах, и мы бы не узнали. Окинув последним оценивающим взглядом остатки дрейфующего тумана, я повернулась и вошла внутрь.
– Ну, Флавия, что ты думаешь?
Я лишилась дара речи. То, что вчера было голой сценой, теперь стало изящным кукольным театром, словно по волшебству перенесенным за ночь из Зальцбурга XVIII столетия.
Авансцену, которая, насколько я прикинула, была от пяти до шести футов в ширину, скрывали красные бархатные портьеры, богато украшенные, с золотыми кисточками, расшитые масками Комедии и Трагедии.
Руперт скрылся за сценой, и я благоговейно наблюдала, как огни рампы, красные, зеленые и янтарные, медленно зажигались один за другим, пока нижняя часть занавесей не превратилась в богатую бархатную радугу.
Рядом со мной викарий шумно втянул в себя воздух, когда портьеры медленно разошлись. В восторге он захлопал в ладоши.
– Волшебное королевство, – выдохнул он.
Перед нашими глазами среди зеленых холмов раскинулся затейливый сельский коттедж, его соломенная крыша и наполовину обшитый деревом фасад были продуманы до мельчайших подробностей – от деревянной скамейки под окном до миниатюрных роз из папиросной бумаги в саду.
На миг я захотела там жить: уменьшиться и забраться в этот идеальный маленький мирок, в котором каждый предмет, казалось, светился как будто внутренним светом. Поселившись в этом коттедже, я бы устроила химическую лабораторию за крошечными окнами и…
