Сальсед подписался, не отрывая глаз от юноши. Таншон протянул руку к признанию.
– Королю, королю одному! – Сальсед передал офицеру бумагу как-то нерешительно, точно побежденный воин, отдающий свое последнее оружие.
– Если вы во всем чистосердечно сознались, господин Сальсед, то вы спасены, – сказал ему Таншон.
Ироническая и вместе с тем несколько озабоченная улыбка скользнула по губам осужденного – он жадно вопрошал взглядом своего таинственного собеседника.
Между тем Эрнотон, почувствовав утомление, решил опустить на землю свою неудобную ношу и разжал руки – паж соскользнул на землю. Вместе с ним скрылось видение, в котором черпал поддержку осужденный. Не видя его больше, Сальсед стал искать его глазами и вдруг крикнул с растерянным, полубезумным выражением лица:
– Ну что же?!
Никто не откликнулся.
– Скорей, скорей, король уже держит бумагу! – возопил Сальсед. – Он сейчас начнет читать!
Никто не двинулся с места. Тем временем король поспешно развертывал его признание.
– Тысяча демонов! – кричал Сальсед. – Или меня обманули?! Но я узнал ее! Это была она!
Король, прочтя первые же строки признания, пришел в ярость.
– Негодяй! – воскликнул он, побледнев от гнева.
– Что такое, сын мой? – забеспокоилась Екатерина.
– А то, что он отрекается от своих показаний и заявляет, что ни в чем никогда не сознавался.
– А еще что он пишет?
– Заявляет о полной невиновности господ Гизов и о непричастности ко всем заговорам!
– А может быть, это и правда? – пробормотала Екатерина.
– Он лжет! – воскликнул король. – Лжет, как язычник!
– А почему вы знаете? Их и в самом деле могли оклеветать. В своем чрезмерном рвении судьи, быть может, ложно истолковали показания.
– Э, государыня! – воскликнул Генрих, не в силах дольше сдерживаться. – Я все слышал.
– Вы, сын мой?!
– Я.
– Когда же?
– Когда его пытали. Я был за портьерой и не пропустил ни одного его слова. Каждое слово врезалось мне в память, точно кто вбивал его мне в голову молотком.
– В таком случае заставьте его опять заговорить под пыткой, раз она необходима. Прикажите пустить лошадей.
Генрих под влиянием охватившего его гнева поднял руку. Таншон повторил сигнал. Веревки были уже снова прикреплены к рукам и ногам преступника. Четверо вскочили на лошадей, четыре удара кнута – и четверка лошадей рванулась в разные стороны. Страшный треск и душераздирающий крик послышались с эшафота. Члены несчастного Сальседа посинели, натянулись, налились кровью; на лицо его было страшно взглянуть – это было не человеческое лицо, а лицо демона…
– Измена, измена! – закричал он. – Хорошо же! Я хочу говорить, я все скажу! А, проклятая гер… – Голос его покрывал громкое ржание лошадей и шум толпы – и вдруг разом оборвался.
– Остановите, остановите! – крикнула Екатерина.
Но уже было поздно: голова Сальседа, за минуту до того судорожно вздернутая кверху от боли и бешенства, упала на доски эшафота.
– Дайте ему говорить! – изо всех сил крикнула королева-мать. – Остановите! Остановите же!
Глаза Сальседа, неестественно выпученные, остановившиеся, упорно глядели в ту сторону, где он недавно видел пажа…
Таншон проследил за направлением его взгляда. Но говорить Сальсед не мог – он был мертв. Таншон тихо приказал что-то своим стрелкам, которые стали кого-то искать в толпе, по направлению, указываемому изобличающим взглядом мертвого Сальседа.
– Меня узнали! – шепнул паж на ухо Эрнотону. – Ради бога, спасите меня! Они идут, идут!
