Дверь, за которой ждёт Любава, чужая суженая чужого мужа. Наконец-то я помню всё. Всё. Окончательно и бесповоротно.
В этом призрачном, уже привычном состоянии воспоминания не взрывают мозг, просто всё, забытое ранее, разом оказывается на своих местах. Кажется, я опять незрима. Сгусток чистого разума, не обременённый телом, парю метрах в трёх-четырёх от мостовой в восходящих потоках разогретого воздуха. Должно быть, недавний полёт впечатлил подсознание, вот оно и решило изощриться, само повторив полученный опыт. Или хотело обеспечить лучший обзор, да не получилось: что-то он гораздо хуже прежнего. Если раньше мои видения были ярки и реалистичны, с полным эффектом присутствия, то сейчас я не могу охватить взглядом всю окрестность, лишь то, что неподалёку, остальное как-то… рассеивается.
Вот и люди: горожане из Европейского сектора, Восточники, русичи – всех понемногу. Кто-то пришёл поглазеть, иные что-то обсуждают с соседями. Но все выдерживают почтительную дистанцию: портал отгорожен рядом невысоких столбиков, вроде тех, какими обносят памятники, только тут вместо декоративных цепей мерцают линии энергетической защиты. Возле свободного просвета – две внушительные фигуры. Часовые.
Пропускают они далеко не каждого. Своих – беспрепятственно; зевак, любопытных отваживают. Но вот появляется целая семья: муж с женой, совсем уж ветхий дед и четверо ребятишек разного возраста, от грудничка на руках у матери до отрока.
Часовой окликает главу семейства.
– Никита, неужто и ты уходишь?
– Я-то вернусь, – словно оправдывается тот. – Прикипел уже. Да и жёнка-то, сам знаешь, из местных, и старший здесь в учениках. Наставник больно его хвалит, говорит – Мастером скоро сделает; так куда ж нам уходить-то? Родителя вот провожаю, опять же – со своими повидаться, кто жив ещё, могилки пращуров навестить. Хлопцам показать, откуда их род пошёл. А там видно будет. Старец обещал раз в день портал открывать, чтобы всяк желающий пройти мог.
– Так-то так, да ты в уме держи, что через неделю совсем закроет. Не опоздай.
– Помню.
Дед скорбно жуёт губами
– Неделю-то всего… Рази надышишься? И-йех!
Махнув рукой каким-то своим думкам, бредёт к порталу. Прежде чем пересечь заветную грань, принюхивается, ловит встречный ветер. Но почему-то я ничего не слышу и не ощущаю, я, прирождённая нюхачка, способная даже во сне чуять ароматы.
– Ново-Китеж, – тихо говорит старик. – Дождался нас, батюшко.
Обернувшись, долгим взглядом обводит площадь, здания, немногих людей, словно прощаясь.
– Спасибо тебе, славный Тардисбург. Благодарствую за приют, за людей хороших. Оставайся с миром.
И кланяется в пояс. Уходит, не оборачиваясь, не замечая, как невестка прикрыла рот ладонью, чтобы не охнуть скорбно, Вслед за ним устремляется и семейство.
– Не вернётся, – говорит рядом знакомый голос.
– Думаешь, простился перед смертью?
– Вопрос риторический. Ты же сам это понял, Джон. Кроме того…
Мой свёкор смотрит вслед уходящим, пронзая взглядом, как мне кажется, пространство иного мира не менее чем на сотню метров. А мне – так до сих пор ничего не видно за лазурным овалом.
– Они вернутся раньше, чем через неделю. Без него. Дед стар, но, похоже, запрещал себе умирать, пока не вернётся на родину. Теперь сдерживающего фактора нет, и тамошняя Морана уже поджидает на той стороне.
– Ах, да, ты же её видишь…
Совсем нехорошо: даже фигуры «отцов» для меня неясны, расплывчаты, несмотря на то, что пытаюсь приблизиться к ним вплотную. Но голоса пока что чёткие.
