Сороковой день - страница 7

– И теперь?

– Да, и теперь. Я у Сергея Урсуляка снимаюсь.

– В Одессе съёмки-то?

– С утра в дворике на Колонтаевской работали, а вечером – в анатомическом театре.

– Это который в Валиховском переулке, напротив морга?

– Ну да, наверное.

– А что за картина-то?

– Картина маслом… «Ликвидацией» называется.

Официант принёс кофе и забрал тарелки.

– Андрей Николаич, вы, кажется, хорошо город знаете…

– Мне было восемь, когда умер Сталин. Я жил тогда в Одессе пыльной[4]…

– Так вы приезжий?

– Я из России… О Волгоградской области слышали?..

– Бывал даже.

– Ну вот… А в этих краях я в последний раз – повспоминать о былом. Недавно по Киеву бродил, не осталось там почти каштанов. Знаете, а лаврские художники – всё те же, что и полвека назад, – Гуськов по-детски улыбнулся. – Владимир, такие детали я запоминаю, ведь сам фотохудожник. Как и вы, я – человек эмоциональный. И если у меня нет чего-то определённого, за что я держусь, – это ужасно. Я просто не могу с собой справиться.

Андрей Николаевич внимательно посмотрел на Машкова и сказал:

– Вот вы хорошо, с чувством, рассуждали о булках и воспитании самого себя.

– Понять, значит, почувствовать, говорил Станиславский. Никакого другого пути в этой профессии нет.

– Ни в какой нет.

– Вы правы, пожалуй… Я в детстве любил книгу «Человек-невидимка» и удивлялся, почему же герою хочется быть видимым? Грим же есть! Можно загримироваться, и получится один человек, другой, третий…

– Мне нравится ваша прочность…

– Все бывает в жизни, Андрей Николаич. Во всяком случае, мы должны иметь в себе запас прочности и понимать, что мы – не устрицы. Жиденькое существование устрицы без ракушки мне всегда было неприятно в людях. И я всегда гордился такими, у которых есть цель, и они её добиваются, не уничтожая других.

Машков потрогал небритые щёки и надел бейсболку.

– Приходите на съёмочную площадку, я вас проведу. – Актёр положил руку на плечо старику.

Гуськов пробудился, оттого что выронил книгу. Странное дело, она раскрылась на «Сомнении» Акутагавы Рюноскэ… Какое-то время Андрей Николаевич смотрел на книгу и не мог понять, где находится. Наконец сообразил, что в «Гамбринусе», и стал припоминать сон – развалины горящего дома, придавившие жену, себя, стаскивающего тяжёлую балку… «Ирина спасена», – сомнения отступили вместе с бесами.

Гуськов чувствовал, что сон, литература и жизнь смешались в сложный и тяжёлый коктейль… Негромко, но призывно зазвонил сотовый телефон.

– Алло!

– Андрюш, ты когда домой?

– Билет на восьмое сентября взял.

– Приезжай, я вернулась… Я не могу без тебя жить.

– Знаешь, Ирин, я с Машковым познакомился…

– Тебя что-то плохо слышно…

– Я говорю, соскучился… Целую, моя царица, – сказано это было с надеждой, ведь в жизни его появлялось что-то определённое, за что он мог бы теперь держаться.