Мне почему-то захотелось стать его самым лучшим и, наверное, единственным другом. Захотелось рассказать ему всё, что меня тревожило, что было важно для меня. Я внезапно поняла, что этот человек – прекрасный слушатель. Он никогда не выдаст твоих тайн, поскольку не сможет никому о них сказать. Я старалась прогнать прочь все эти мысли, но его внимательный взгляд заставлял меня снова принимать их в своё сознание.
Мне с ним стало вдруг беззаботно спокойно. Так мне не было уже давно. Лет с семи, когда я сидела с мамой на качелях, а она, обняв меня за плечи и, укутав пледом, рассказывала сказку.
Он следил за моими мыслями. Он читал их. Он, казалось, сам был их источником, но я не могла в это поверить, поскольку это было невозможно, как я думала тогда.
Теперь я вызвала у него интерес, но ни как равная ему, а как его жертва, которую он окутал паутиной, дурманом и ждёт, когда она в конец сойдёт с ума и займёт его место.
Возможно, что все это являлось лишь плодом моего воображения и изувеченной фантазии. Может быть, он так внимательно меня рассматривал лишь потому, что я сильно отличалась от привычного его окружения.
Я была девушкой двадцати двух лет. Белого халата на мне не было, напротив, контрастно с врачами и санитарами я носила чёрную футболку. Уж на стену, окружавших его, я точно не была похожа. Я не проявляла к нему агрессии и, возможно, его нужно было расценивать, как обычного человека, у которого просто «поехала крыша». Однако, я себе нафантазировала нечто невообразимое, чему поверить было бы безумством.
Все же, я верила.
Меня очень интересовало содержание его снов. Я несколько раз попросила его хотя бы намекнуть, но он только улыбался и поднимал брови от удивления, что меня так привлекает этот безумный сценарий.
Прошло неизвестно сколько времени, вот только пришёл Ваня и сказал, что пора заканчивать прогулку. Я неохотно покинула своего подопечного и ушла в свой кабинет.
11.23.
Я села в кресло, положила ноги на стол и, взяв со стола папку с предыдущими назначениями, начала перелистывать страницы.
Врачи, которые когда-либо вели моего пациента, в одну строчку писали, что он не поддаётся терапевтическому лечению и придётся использовать хирургические методы. Я была в корне не согласна. Он был здоров, но онейродный синдром не требовал таких операции, и я могла, не опасаясь за его здоровье, смело писать этот диагноз в его истории.
Препаратов больше не будет. Только индивидуальные занятия. Я это твёрдо решила для себя.
Классическая музыка, поэзия, литература… Он сможет адаптироваться в этом мире и, как бы не было мне жаль, ему придётся убить вселенную в себе.
В лист назначений я ничего не записала. Я не подпущу к нему больше ни одну медсестру со шприцом. Это его выводит из себя и, как я уже поняла, вызывает приступ агрессии.
Халат я решила не надевать при общении с ним. Это, как я думала, располагает его ко мне. По крайней мере, он не видит во мне тех, кто пытал его вот уже более двадцати лет.
Я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Мне ужасно хотелось спать, но я не могла позволить себе такой слабости. Я должна была перебрать все назначения, которые ему делали на протяжении всех этих долгих лет.
В тетрадке, которую я приспособила под его новую историю болезни, я записала несколько цитат из стационарных дневников предыдущих клиник. В справочнике нашла несколько советов по общению с психически больными. Все эти слова мне наскучили, и я решила вернуться в палату к Герману.
