11.44.
Ваня стоял в коридоре возле кофейного аппарата и усердно толкал в него монеты.
– Вы оставили его одного? – спросила я, подойдя к санитару.
– Он никуда не убежит! – засмеялся парень. – Давай на «ты», а то я чувствую себя стариком.
– Хорошо.
– Кофе будешь?
– Нет, спасибо. Могу я с ним пообщаться?
– Да, конечно. Ты же теперь его лечащий врач.
Я открыла дверь и, не смотря на пациента, подошла к пустой койке. Она была на колесиках, и я вплотную подкатила её к той кровати, на которой лежал Герман. Я не знала – зачем я устраивают этот спектакль. Мне просто было весело и интересно.
Когда нас водили в обычную психиатрическую больницу на практику, мне стало скучно уже через несколько минут пребывания в ней. Зелёные ободранные стены с отвалившейся краской, заплесневелый потолок, ржавые низкие койки, пациенты в серых растянутых пижамах, прогнивший деревянный пол… Все это нагоняло на меня тоску и апатию.
Здесь же все было чисто, светло, просторно. Белые стены, высокие кровати (хотя откуда мне было знать, если я не видела общих палат здесь, а только палату Германа), высокие потолки, большие окна, светлый пол, белые пижамы у некоторых пациентов – у других халаты или же цветные костюмы, простор, загородный воздух… Это был совсем другой мир. Усадьба, которая сменила своё назначение и стала клиникой.
Так вот, я села на пустую кровать, сняла ботинки, и разместилась рядом с Германом, отделившись только небольшой щелью между койками. Я лежала на спине, заложив руки за голову и смотрела в потолок, ровно так же, как и он.
Время тянулось долго. Я слышала шаги санитаров и рядовых пациентов за дверью, пение птиц в саду за слегка приоткрытым французским окном слева от меня, голоса родственников больных, которые пришли навестить своих близких, попавших в эту клинику.
Лечение других пациентов здесь оплачивали те, кто привезли сюда этих людей: братья, сёстры, тети, дяди, родители, дети, друзья. Однако, содержание Германа оплачивало государство. Почему? Этого я не скажу, поскольку сама до сих пор (спустя двенадцать лет) так этого и не узнала.
Он дышал ровно, пульс был в норме. Я прислушивалась к каждому его движению, которого, как мне казалось, не было. Он словно умер.
«И как человек не устаёт столько времени лежать в одном и том же положении?» – думала я.
Мне захотелось спать. Я тихонько зевнула, прикрыв рот правой рукой, и снова заняла исходное положение.
Ждать, когда он решит спросить у меня что-то – было бесполезно. Его голосовые связки атрофировались, ровно так же, как и мышцы, и теперь, чтобы восстановить его голос потребовалось бы несколько месяцев. Наверное, он и не хотел разговаривать со мной.
«Что за игры я тут устроила? – вертелось у меня в голове. – Препарирую психику живого человека. От того, каковы будут мои действия, может зависеть его жизнь, а я отношусь к этому так легкомысленно! Что за безрассудство?!»
Я услышала лёгкий шелест подушки и повернула голову в его сторону. Два зелено-карих глаза смотрели в упор на меня. Я улыбнулась (сама не знаю зачем) и принялась разглядывать его лицо, которое было сантиметрах в сорока от меня. В сердце что-то сжалось. Мне показалось, что в его взгляде вспыхнул вопрос «Зачем ты меня мучаешь?». Я не смогла бы дать ему ответ, если бы он произнёс это вслух, но, слава Богу, он не разговаривал.
Тишина нависла над нами, и мы просто смотрели друг другу в глаза. В животе у меня что-то заурчало. Я не завтракала, а из коридора доносился дурманящий запах кофе.
