– Уходим! – Подобрав десяток своих раненых и двух убитых, андреевские резко развернулись и, выйдя по своим улицам к Волхову, погрузились на ожидающие их ладьи. А разъяренные толпы народа, разметав остатки еще сопротивляющейся ватаги, ворвались в Людин конец. Здесь их поддержали и сами жители, натерпевшиеся от атамана и от своей кончанской верхушки. Гнев этой толпы был страшен!
* * *
– До сих пор горят концы? – Варун, поднявшись на колокольню Благовещенской церкви, оглядел всю левую Софийскую сторону города. – Горят, Варун Фотич, – кивнул Родька. – Неревский и Загородский вроде бы как затушили, а вот Людин, что как раз напротив нас, тот вон до сих пор пылает, уже треть часть его дотла выгорела. Правда, дымы стали белые и не такие густые, как раньше, видать, и его тоже сейчас тушат.
– Ну и ладно, ну вот и хорошо, – пробормотал старший разведчик и, развернувшись на макову храма, размашисто перекрестился. – Прости, господи, сколько народу ведь сгинуло!
* * *
Под вечер к пристани городища подошла ладья, из нее выскочили уже знакомые по прошлым переговорам новгородцы.
– Андрей Иванович в шатре, пожалуйте к нему туда! – пригласил Журавля и его сотоварищей старший караульной полусотни Угрим Лютомирович.
В сопровождении двух десятков караульных с копьями пятеро новгородских старшин прошли в командирский шатер.
– Здрав будь, воевода-боярин новгородский Андрей Иванович! – поклонился в пояс высокий старшина загородской ватаги. – Вот пришли мы поклониться тебе со старшиной нашей Софийской городской стороны, – и старосты Неревского и Загородского концов – Кузьма Овин с Хотиславом Путиловичем, блюдя свое достоинство, вежливо поклонились.
– А вот с Людиного конца Никодима Паскалова-то и нет, да и не будет уже. Забили ведь вусмерть того старосту. Сами свои люди лютой смерти предали, – развел руками Журавель и перекрестился на походный воинский складень. – Злой ведь нынче народ, в обиде он был на Чудиновича. Забижал, сказывают, он с разбойниками своих людей, в страхе всех сильном держал. Вот, видать, и не стерпели они того. Всех ближних его побили, а усадьбу дотла сожгли.
– Даа, страшно! – вздохнул староста с Неревского. – А ведь говорили мы ему и не раз ведь – зря ты так, Никодимка, со своими людьми. Воздастся ведь тебе за все, а вот так оно и случилось! Народ в гневе ведь не знает никакого удержу, ох и лютый он ноне! – И Кузьма Ярилович глубоко, с шумом вздохнул.
– Пожалуйте к походному столу, гости дорогие. Сейчас распоряжусь, накроем на скорую руку, вы уж извините, не ждали мы вас так рано! – извинился Сотник и, подозвав к себе Буриславовича, шепнул ему что-то на ухо.
– Сделаем, Иванович, не беспокойся, – кивнул тот и, откинув полог, выскочил из шатра.
– А вот Клеща с тремя первыми его подельниками-то мы и не нашли, – сокрушался, сидя за накрытым столом, Журавель. – После того как ваша дружина вышла из города, мы добили всех ватажных на Загородском конце и потом зашли на Людин. Народ ударил в вечевые колокола, набежали его целые тысячи, и даже с правой, с торговой стороны на подмогу пришли. Многим ведь зла наделали за все эти годы клещевские, вот и били их там нещадно. Мало кто сбежать сумел. Только, поди, самые что ни на есть ушлые. Ну да ничего, найдет на себя еще Клещ смертушку. Такие просто так не отходят! Слишком много на нем душ невинно убиенных висит.
Старосты слушали, поддакивали и наворачивали жирную воинскую кашу, пироги с рыбой да запивали все это медовым взваром.
