Они обнялись.
– Давно ты не был в нашем доме! Когда в последний раз мы виделись? – Йосеф задумался, вспоминая события последних лет.
– Да, два года прошло со времени вашей с Мириам свадьбы, – подсказал Мойше. – С тех пор мы и не виделись. Как поживаешь, Йосеф? Что нового?
– С Божьей помощью, – вознеся руки к небу, проговорил Йосеф. – Много новостей, Мойше. Пройдем в дом. Там все расскажу. Ты поспел как раз вовремя – к вечере.
Над добротным каменным домом с деревянною крышей нависали раскидистые верхушки деревьев, – то был сад, в котором росли: и дуб, и сосна, и кипарис, и даже благородный высокоценный кедр. Некая женщина шла со стороны сада, неся в руках кувшин с водою. Она остановилась, пропуская господина в дом, и приветствовала Мойше. Тот мельком глянул на нее и, вежливо ответив на приветствие, подумал: «Кто она такая? Разве родственница?»
При входе в дом гость, вслед за хозяином, коснулся рукою дверного косяка, в котором была спрятана мезуза, и громко сказал: «Шлам лэхон!» Вскоре появилась молодая женщина с длинными, заплетенными в косы темными волосами и прекрасными, черными, похожими на угольки, глазами, в которых тотчас, при виде гостя, сверкнули добрые радостные огоньки.
– Рамша таба (арам. ‘Добрый вечер’), Мириам, – приветствовал хозяйку дома Мойше.
– Добро пожаловать, – улыбнулась Мириам. – Я вас помню – вы были на нашей свадьбе. Очень рада видеть вас в нашем доме. Проходите, Мойше, располагайтесь. Скоро будем вечерять.
Йосеф провел гостя в столовую, где находились три обеденных ложа, расставленных вокруг низенького, но широкого стола. Мойше оглядел обстановку комнаты: шкафы, сундуки, стулья, – все было сделано из ценной породы древесины. Отметив это про себя, он сказал вслух:
– Славный дом! Да будет в нем всегда достаток. Да пошлет тебе Господь много детей, Йосеф.
Хозяин дома просиял улыбкой:
– Это уже свершилось, Мойше. Господь милостив к моей семье.
В этот миг из соседней комнаты донесся плач младенца. Мойше изменился в лице и радостно воскликнул:
– Поздравляю, Йосеф. У тебя сын родился?
Йосеф, затаив улыбку в уголках губ, покачал головой. Мойше насторожился: «Дочь?» Йосеф засмеялся и сказал:
– Пойдем.
Они осторожно вошли в комнату. Та женщина, которую они повстречали во дворе, теперь сидела на кровати, держа на руках младенца, прильнувшего к ее обнаженной груди. Возле стены висела прикрепленная к потолку колыбель, – такая, каких еще не доводилось видеть Мойше, – большая и просторная, как и сам этот дом. По другую сторону комнаты была другая колыбель, меньших размеров.
– Это Иегуда, – тихо сказал Йосеф, улыбаясь и кивая на младенца, которого держала на руках кормилица. Осторожно ступая по деревянным половицам, он прошел к большой колыбели и наклонился над нею, затем оглянулся в сторону, где стоял Мойше, и кивком подозвал его. Мойше заглянул в колыбель, в которой было два отделения с перегородкой посередине. Слева отделение пустовало, а справа – лежал младенец в пеленах. Он не спал. Его темные глазенки излучали свет, а на щечках сияла улыбка.
– Это Иешуа, – сказал Йосеф. И когда они вышли из детской комнаты, добавил:
– Хвала небесам, Мириам родила двойню! Оба мальчики. Похожи как две капли воды, но при этом такие разные. Иегуда горазд плакать, Иешуа – спокойный. Лежит себе в колыбельке, а как увидит кого-нибудь – улыбается. Раз только он заплакал – при рождении. С тех пор его неслышно.
