Полдень следующего дня выдался ясным и морозным. Высоченное пустое небо опиралось на горизонт всей тяжестью своего бездонного существования, сфокусировавшись на крохотном человечке посреди белой скатерти, словно гигантское увеличительное стекло. Смотрел ли кто-то через стекло на него, Эйдан не знал и даже не думал об этом, обходя на лыжах расставленные накануне силки. Чертыхаясь и матерясь, то и дело прилипая глазом к оптическому прицелу, он с надеждой покрывал милю за милей в поисках пленённых животных.
С самого утра, – а если быть точным, с того момента как ему пришлось побывать в помещении генераторной, – его не оставлял пугающий образ вмёрзшего в лёд Ломака. Нет, он вовсе не искал встречи с покойником у дальней стены, просто чёртова капель с утра в тёмном помещении напугала человека и заставила вспомнить безгубый оскал страшного слепого лица. «Дом постепенно прогревается, – размышлял Эйдан, разглядывая вдалеке едва заметный дымок, – и оттаивает. Тёплый воздух распространяется под потолком, ползёт по системе вентиляции и размораживает трубы. Масло экраны нагреваются медленнее, но и температуру держат лучше. Если так дело пойдёт и дальше, то Ломак оттает, и мне придётся его хоронить!»
Слово «хоронить» в голове звучало надтреснуто и фальшиво. Для того чтобы похоронить человека среди вечных льдов и снегов существовало не так уж и много способов, но внегласно, Эйдана устраивал только один… Перетянуть тело в сарай и оставить там – он не мог. Не представляя механизма «пробуждения» мертвецов, Эйдан до ужаса боялся встретиться лицом к лицу (нет у него лица, нет!) с очнувшимся начальником станции. Никакие уговоры самого себя о том, что убитые белые медведи оставались мёртвыми, не могли заставить Эйдана согласиться с вариантом оставить тело в сарае. Была ещё мысль заранее прострелить покойнику голову, но здравый смысл, который ждал спасения в лице экспедиции, запротестовал и резонно заметил, что потом слишком сложно будет объяснить такой характер ранения. Оставался один способ обезопасить себя, но и его Эйдан страшился, всячески уповая на то, что до этого не дойдёт. В памяти родилось воспоминание о том дне, когда два человека стояли на фоне высокого дымного пламени; ноздрей словно коснулся отвратительный запаха горелой плоти и шерсти, а под ногами полярник явственно увидел выскользнувшее из пламени бедро и хвост собаки.
Эйдан затряс головой, прогоняя образ и, нацепив солнечные очки, больше напоминавшие маску, двинулся в сторону полярной станции. Весь оставшийся путь его мучила неясная назойливая мысль, на которой Эйдан никак не мог сосредоточиться. Похожая на постоянно ускользавшую мелодию в голове, мысль билась о стенки сознания подобно накрытому банкой мотыльку. Какого-то чёрта перед глазами снова и снова маячил образ оборванного и выцветшего спасательного жилета в руках, с истлевшим названием судна. Эйдан ускорил темп, повинуясь нечёткому, но настойчивому ритму в голове: «Крес-паль», «Крес-паль», «Крес-паль»!
Едва не валясь с ног и задыхаясь от бешеного рывка, он взлетел на снежный пригорок, с которого открылся вид на занесённые сугробами строения базы. Впившись взглядом в усталый ветрогенератор, отплёвывая сухую слюну, Эйдан захрипел:
– «Креспаль Меддинна»! Я знаю, я уже видел!
Едва не сорвав входную дверь с петель, Эйдан вломился в помещение радиосвязи и не раздеваясь принялся копаться в стопках бумаг на столе. Тетради, листы с отчётами, журналы протоколов, блокноты – весь ворох полетел в стороны, палыми осенними листьями застилая пол. Обладая отменной зрительной памятью, полярник (в тот момент – моряк!), искал изображение корабля-призрака и в бумагах, и в собственной памяти.
