Они задумались, и первым версию выдал Панин.
– Пойдем, – говорит, – семантическим путем. Рассмотрим названия украденных вещей. И постараемся понять, какой текст складывается из сочетания этих наименований. Вполне вероятно, что перед нами ребус – а украденные предметы должны подсказать нужное в ребусе слово.
– Так-так-так, – Волобуев оживился. Даже забыл на время о своем горе, о погибших планах преобразования Отечества. – Значит, что мы имеем? Одни штаны…
– Ребус я решил, – скромно сказал Панин. – Брюки по-немецки – «хозе», очки – «бриллен», лифчик – «бюстгальтер». Последнее слово я делю на два корня: собственно «бюст» и глагол «халтен» – то есть, держать. Ну, еще мы имеем слово «август». Давайте теперь расположим эти слова так, чтобы в их сочетании был смысл.
– И?
– Если вспомнить, как бандиты именуют бриллианты – а используют они слово «брюлики», – содержание сообщения понятно. Хозе держит брюлики в бюсте Августа!
Кто-то передал кому-то эту информацию.
– Ну вы загнули, голубчик! – сверху сказал Татарников. – А кто такой этот Хозе?
– Вот это нам предстоит выяснить! Вероятно, скупщик краденого.
– А почему слова по-немецки?
– Так я на других языках тоже попробовал, ничего не получается.
– Бред, извините, какой! – сказал ему сверху Татарников. – Немецкое послание про испанца Хозе.
– А вот мне пришла в голову действительно простая мысль, – выступил Волобуев в роли следователя.
– Послушаем, – Панин обиделся за своего Хозе и слушал придирчиво. – Послушаем вашу версию.
– Зададимся вопросом, что общего между очками, бюстгальтером, штанами и месяцем?
– Что же?
– Принцип двоичности, – торжественно сказал Волобуев. – Два стекла на двух глазах, две штанины для двух ног, две чашки для двух грудей.
– А месяц август здесь при чем?
– Второй месяц года.
– Да вы что такое городите! Август всегда восьмым был! Февраль у нас второй по счету. – Татарников сказал сверху.
– Ах, как же это я… – Волобуев опечалился, ему очень нравилась версия с принципом двоичности.
– Вы еще не посчитали, что рельсов под локомотивом тоже пара, – заметил сверху Татарников. – Этот факт вам поможет, для вашей теории пригодится.
– Далеко вы с вашей двоичностью уйдете! – Панин был рад неудаче Волобуева. – Напрасно вы от моей концепции отказались. Хозе, кстати, довольно распространенное имя…
– Эх, обидно, – сказал Волобуев, – а я уже решил, что кому-то посылают сигнал: «два!».
– Что – «два»?
– Ну мало ли. Просто «два». Тот, кто получает сигнал, знает, что к чему. Может, это значит, что деньги во втором купе. Или еще что. Кстати, не исключено, что месяц август выдрали из блокнота по ошибке – собирались выдрать странички с февралем. Нет, напрасно вы мою версию отвергаете!
– Что нам с вашей версией прикажете делать? – Доценты разгорячились, сидели друг против друга красные, руками размахивали.
– Знаете что, Сергей Ильич, – сказал я. – Поезд придет на Московский вокзал через сорок минут. Вы уж давайте, поднатужьтесь, придумайте что-нибудь. Без штанов нам никак нельзя на конференцию.
– Да как-то и не знаю, что сказать, – с верхней полки отозвался Татарников. – Слишком просто все.
– Ничего себе просто! Голову сломаешь!
– Просто, голубчики, просто. Я вот сразу себя спросил: «Как это так – построил железную дорогу Николай Палкин, а поезд называется по имени Александра Освободителя». Что-то странное мне здесь почудилось.
– Николай построил только первую ветку, – Панин ответил, – с тех пор уж столько всего понастроили. «Александровским» поезд, я считаю, правильно назвали – скоростной экспресс в известном смысле олицетворяет свободу. Раз – и в Питере. Скорость – это свобода. Удобства – это свобода. Свобода передвижения – это равенство и братство! – Все так, только Радищевы, всякие «Путешествия из Петербурга в Москву», нам без надобности. И поезд наш, если заметили, шел в обратном направлении. Железные дороги зачем в России нужны, кто мне скажет? – продолжал Сергей Ильич.
