Пётр Николаевич даже подошёл поближе, чтобы посмотреть на руки играющего. Ему казалось, что за инструмент сел барабанщик, который с непривычки слишком резко нажимал на клавиши. Но нет, Максим делал всё правильно, даже, можно сказать, мастерски. Пока учитель размышлял над этим малопонятным казусом, мелодия закончилась, и Новиков повернулся к Петру Николаевичу с немым вопросом.
– В целом твоя игра действительно достойна лучшего ученика музыкального колледжа, но… – мужчина не мог подобрать нужных слов, чтобы объяснить свои догадки молодому пианисту.
– Что «но»? Я же просил говорить всё начистоту, иначе как я буду учиться!? – возмутился парень.
– Да в том-то и дело, что ты играешь всё правильно. Я не уверен, но твои движения слишком отточены, слишком профессиональны. Но при этом твоя игра потеряла мелодичность, внутреннюю душевность что ли…
– Что это значит? – Избытком терпения юноша явно не страдал, слишком быстро выйдя из себя.
Его брови были нахмурены, из-за чего на лбу уже образовалась небольшая морщинка.
– Я сказал всё, что увидел, – отступив назад, проговорил Пётр Николаевич.
– Или вы просто ничего не увидели, – вновь резко, на грани с грубостью, бросил парень. – Тогда давайте не будем тратить время друг друга.
– Вы меня прогоняете? – прищурившись, взглянул учитель с каким-то интересом на несостоявшегося ученика.
Похоже, он не был особо удивлён таким поворотом, потому и сказал это жёстче, чем разговаривал до этого.
– Вы ведь не можете меня чему-то стоящему научить, – отозвался Новиков. – А раз не можете…
Учитель молча прошёл к выходу и стал обуваться. Когда Максим вошёл в прихожую, Пётр Николаевич уже поворачивал ручку двери.
– Вам нужно быть более мягким, молодой человек. Ваша мать была поистине доброй и светлой женщиной. При этом она умела не только слушать, но и прислушиваться. А вы… – махнул он с сожалением рукой и, не закончив фразы, вышел за дверь.
Выпроводив преподавателя, Максим пошёл обратно в комнату, сделав вид, что не слышал его последних слов.
Вечером того же дня, немного раздражённый и уставший, Новиков решил прогуляться. Ему очень нравилось гулять по городу вечерами. Особенно такими, когда город при свете заходящего вечернего солнца погружался в золотое марево и купался в нем своими домами, улицами и парками. Максим обходил ближайшие улицы одним и тем же маршрутом, а потом шёл в старый тихий парк, рядом с которым располагалась только маленькая контора, чинящая фортепиано. В парке гуляли молодые семьи с детьми. Наверно, это было не очень похоже на Максима с его неуживчивым вспыльчивым характером, но, тем не менее, он любил наблюдать за беззаботно веселящимися детьми и их родителями. И в такие минуты успокаивался и расслаблялся.
Обычно Максим сидел в парке не больше пятнадцати-двадцати минут, а потом шёл домой. Но в этот вечер, когда почти все посетители уже разбрелись по аллеям парка, он всё ещё продолжал сидеть на излюбленной скамейке.
Солнце, устав путешествовать по небосклону, было так низко над горизонтом, что тени от деревьев тянулись на весь парк, испещряя брусчатку полосами тени и света. Всё вокруг было охвачено золотым сияньем заходящего светила.
Максим откинулся на спинке скамьи и посмотрел в отливавшее оранжевым светом небо. Откуда-то поблизости зазвучала мелодия. Видимо, кто-то решил сыграть на фортепиано после тяжёлого дня. Эта мелодия была очень лёгкая и спокойная, она вливалась в вечернюю атмосферу парка и расслабляла. «Шопен, Ноктюрн», – тихо проговорил Максим с лёгкой улыбкой. Слушая эту мелодию, он подумал о том, что от прослушивания игры его матери ему было вот также спокойно и уютно.
