Л. Выготский говорит о существенной роли опосредования в возникновении психики. Иными словами, между двумя бытовавшими ранее полюсами «индивид – культура» помещается посредник, некий третий член, который преобразует и понимание первых двух членов. Таким третьим членом для Выготского становится деятельность. Культура с введением этого понятия сразу же перестает быть нагромождением мертвых объектов, а становится причудливой системой идеально-материальных артефактов. Общество становится не совокупностью абстрактных индивидов, а опосредованной деятельностью системой субъект-субъектных отношений, а индивид с его психикой – не изолированной сущностью с неизменными потребностями (теории о таких индивидах Маркс презрительно именовал «робинзонадами»), а продуктом своей деятельности и продуктом общественных отношений.
«Всякая функция в культурном развитии ребенка появляется на сцене дважды, в двух планах, сперва – социальном, потом – психологическом, сперва между людьми как категория интерпсихическая, затем внутри ребенка как категория интрапсихическая… но, разумеется, переход внутрь трансформирует сам процесс, изменяет его структуру и функции. За всеми высшими функциями, их отношениями стоят социальные отношения, реальные отношения людей», – писал Л. С. Выготский[7]. И еще, «хотя обезьяна проявляет умение изобретать и употреблять орудия… этот вид поведения не является основой приспособления обезьяны… Не то с человеком. Все существование австралийского дикаря зависит от его бумеранга, как все существование современной Англии зависит от ее машин. Отнимите от австралийца его бумеранг, сделайте его земледельцем – он по необходимости изменит весь свой образ жизни, все свои привычки, весь образ мыслей, всю свою природу» [8]. Кстати, подобное превращение крестьян в рабочих, происходившее в те же годы в СССР, Выготский расценивал как огромный исторический и психологический эксперимент.
Новый подход поставил сразу же ряд серьезных проблем. Во-первых, проблему артефактов и их классификации. Очевидно, что в соответствии с различной деятельностью есть и различные артефакты. Так, есть просто материальные предметы, подвергнутые деятельностной переработке (например, орудия труда). Совсем другое дело – способы действия с орудиями труда. Это обычаи, нормы, предписания. Есть, наконец, артефакты, возникающие в свободной «игровой деятельности». Во-вторых, встает проблема увязывания артефактов и их взаимоотношений. Как располагаются между собой их уровни? Что первично, что вторично? В-третьих, артефакты одного рода могут увязываться в определенной последовательности: в модели, сценарии, схемы. Мы часто видим, что ребенка обучают, например, не самой деятельности, а скорее просто контролируют контекст. И что первично: деятельность или контекст? Ведь действие есть часть подсистемы, а не продукт или следствие того, что остается от контекста, когда из него вырезали то, что мы хотим объяснить. В-четвертых, есть классификация самих видов деятельности. Одно дело, например, мимесис, другое дело – труд, третье – игра, четвертое – речь и т. д. (мы не претендуем здесь на строгую классификацию, а лишь называем проблему).
И наконец, есть еще одна очень важная проблема, центральная для всей нашей дальнейшей работы. Это проблема творчества и инноваций. На нее указывал тот же Маркс в «Тезисах о Фейербахе». Легко сказать, что все зависит от воспитания, но кто воспитывал воспитателя? Можно сформулировать вопрос и по-другому: если психика имеет социальное происхождение, как затем она влияет на общество, как она изменяет его и переводит в новое качество, как происходят рост культуры, изменение обычаев, правил и т. п.? Ж. П. Сартр, критикуя слишком социоцентрированных марксистов, задавал такой провокационный вопрос: «Вы прекрасно показываете мне, что творчество Флобера понимается лучше, если знать, что он вырос в среде мелких буржуа. Вам остается только показать мне, почему всякий мелкий буржуа не Флобер».
