Но он испытывать судьбу не захотел и мухой вылетел из медпункта.
– А ты чем сегодня вечером занята? – невинно спросил я.
– Да, ко мне тётка сегодня… – начала она и осеклась – Ты думаешь, я…
– Ну, как же ты так, Аля? – покачал я головой. – Ты что, с этой обезьяной дружбу водишь?
– С ума сошёл?! —с видом оскорблённой невинности воскликнула она и широко распахнула глаза, и я понял, что да, водит.
– Не советую, Аля. Честно, не советую.
Когда я вошёл в общагу, вернее туда, где мы обитали, гремела гитара, а народ самозабвенно горланил:
Меня вчера укусил гиппопотам,
Когда я в джунгли вечером залез.
Я здесь сижу, а нога моя там,
А гиппопотам ушёл обратно в лес…
– Смотрите, Стрелец пожаловал! – крикнул кто-то, прерывая песню
Увидев меня, все повскакивали с кроватей и бросились навстречу. Подбежали, окружили, загалдели.
– О! Боец вернулся!
– Весь израненный!
– Точно! Голова обвязана, кровь на рукаве…
И тут же несколько человек затянуло хором:
– След кровавый стелется по сырой земле…
– Хлопцы, чьи вы будете, кто вас в бой ведёт? – усмехнувшись, продекламировал я. – Кто под красным знаменем раненый идёт?
Ребята снова загалдели.
– Ты где пропадал?
– А мы уж думали, ты в Москву укатил!
Наша студенческая берлога располагалось в старой, ещё царских времён, кирпичной казарме. Здесь раньше воинская часть стояла, но её передислоцировали сто лет назад, ну а помещение сейчас использовали для студентов, а до этого для интерната, а ещё до этого в качестве общаги.
Жили мы здесь все вместе— и парни, и девчата. Простыня, подвешенная на верёвке, разделяла помещение на женскую и мужскую часть. Туалетов и умывальников было несколько, так что особых неудобств не возникало. Был даже душ, но его уже в качестве новодела замастырили, и туда всегда очередь стояла.
Казарм я в своей жизни повидал не меньше, чем лейтенантов, но эту вот всегда помнил – и стрельчатые окна и сводчатые потолки, и, главное, вытянутые до пола сетки кроватей.
– Да, куда ж я без вас, братцы, – расплылся я в улыбке, рассматривая друзей своей молодости.
Многих уже и в живых давно не осталось, а здесь они все были воплоти, и на призраков совсем даже не походили, молодые, свежие, полные надежд и идеалов.
– А вы, значит филоните, – усмехнулся я. – В поле не поехали, песни, значит, поёте?
– Нам сегодня машины не подали, послали грузовики куда-то в другие места. Сказали ждать.
Это я тоже помнил.
– Вот мы и ждём.
– А дождались Стрельца!
– О! – поднял палец вверх Мишка Вешкин. – Что-то стало холодать!
– Не пора ли нам поддать? – отозвались Верка Жукова и Костя Новиков, и уже хором все закричали:
– Не пора ль послать Стрельца за бутылочкой винца?!
Да, поток у нас был огонь, как молодёжь сейчас говорит, дружный. И да, в этом стишке всегда «гонца» заменяли на «Стрельца».
– Расскажи, куда ты пропал-то?
– Да, он у фельдшерицы на попечении был, вон рожа довольная какая!
– Какая довольная! – со смехом возмутился я. – Не видишь повязку что ли? Мне сто семнадцать швов наложили!
– Ага! Всю ночь накладывали!
– По всему телу.
– Хоть бы там в темноте-то не зашили чего не того, а то знаете как бывает.
– А-ха-ха!
– Швы накладывали на места, которые от стараний трескались!
– Нет, ребят, это у него губа трескалась, от несбыточных желаний.
– Ах, зараза, Клюева! – погрозил я пальцем. – Злая ты.
Да это была, Ляля Клюева. Ну надо же! Хорошенькая какая, сексапильная, как мы тогда говорили. Томная, изнеженная и якобы такая вся аристократичная и очень загадочная, а ещё чувственная. Тонкая кость, яркие чувства, острый ум.
