Но потом Ули снова озадачил нас, дав то самое поручение, которого мы так ждали. Мы начали объезжать лошадей для предстоящего сгона скота.
Целую неделю задницы у нас взлетали выше головы, пока мы укрощали норовистых жеребчиков – и наслаждались каждой минутой скачек. По вечерам, исцарапанные и побитые, все валились на койки, и стены барака сотрясал храп спящих мертвецким сном мужчин.
Когда мы наконец выехали с ранчо в поисках скота, то обнаружили, что макферсоновская команда все же сделала хоть что-то полезное: устроила лагерь с запасом сена и хлопкового семени и пригнала тысячу голов с окраинных пастбищ. Нам самим соваться на дальние угодья не полагалось – Ули запретил отъезжать дальше пяти миль от замка. А на случай, если мы забудемся и пересечем эту границу, Паук или Будро постоянно следили за нами.
И все же однажды Старый сумел избавиться от назойливых провожатых. Ули нужно было починить водяной насос, работавший от ветряка, и мой братец вышел вперед и заявил, что мы с ним знаем ветряные мельницы как свои пять пальцев – что было бы правдой, если бы мы видели собственные руки всего разочек, да и то издалека.
Мы воевали с деревянным чудовищем несколько часов, изгваздавшись в густой черной смазке с ног до головы. К счастью, единственными зрителями были изнывающие от жажды коровы, потому что Паук и альбинос присматривали за остальными осиногнездовцами. Каким-то чудом мы все же заставили ветряк качать воду и, отмывшись и вволю напившись сами, дали попить и коровам.
На обратном пути я слегка надулся, гордясь нашей изобретательностью, но Старый почему-то совсем понурился. Он ехал медленно, скособочившись в седле и низко опустив голову.
– Тебе что, дурно?
– Нет, мне не дурно, – буркнул Густав. – Я кое-что ищу.
– Какое еще «кое-что»?
Брат остановил лошадь и выскользнул из седла.
– Вот такое, – ответил он, указывая на землю, где, по-моему, не было ровно ничего особенного.
Густав опустился на колени и пополз по траве.
– Третий раз за все эти дни, – пробормотал он.
– Третий раз за все эти дни – что?
Он кинул на меня раздраженный взгляд.
– Третий раз за все эти дни я понимаю, что только у меня одного здесь есть глаза.
Братец всегда отличался талантом следопыта, но это не значило, что я готов был стерпеть его чванство.
– Ладно, вождь Зоркий Глаз, – сказал я. – Скажи уж наконец своему глухому, тупому и слепому бледнолицему брату, что, по-твоему, там такое.
Старый снова ткнул пальцем.
– Ты точно слепой, если сам не можешь объяснить.
Я видел одну траву, но Густава такой ответ вряд ли устроил бы. Поэтому я решил блефовать:
– Ну, теперь-то, когда ты показал, все ясно как день.
– Именно. Как и это. – Он указал на вытоптанную проплешину неподалеку.
– Ага, само собой. Как же я сразу-то не разглядел.
Старый кивнул.
– И наверняка ты можешь сказать мне, что это такое. – Он пихнул носком сапога влажную коровью лепешку.
– Ну конечно.
– И?..
– Это… это…
– Это дерьмо, брат, как и половина того, что ты мелешь. А теперь возьми мою лошадь под уздцы и двигай за мной. Хочу посмотреть, куда ведет эта тропа.
Я выругался, но повиновался. Годами я терплю от брата такие слова, которых не стерпел бы ни от кого другого. Видимо, дело в том, что он единственный Амлингмайер, который может сказать мне хоть что-то.
Густав медленно пошел дальше, наклонившись вперед, как курица, высматривающая в траве зернышки. Я с лошадьми тащился следом. Минут через пять стало понятно, куда мы движемся. В полумиле на восток виднелся поросший кустами каменистый утес. По чьим бы следам ни шел мой братец, его цель направилась именно туда.
