В отличие от «стихов Пушкина», о которых автор кокетливо заметил ямбической строкой «стихи мои не сохранились», «стихи младшего инспектора», по счастью, сохранились:
Песня Дибаггера
Но не спится, куда ты ни капай
Свой туманный аптечный состав.
Кто-то мятый нездешнею лапой
Попадает в мой левый рукав,
Кто-то целится глазом под вымя.
Спотыкаясь во тьме ледяной…
Ты вчера не гуляла с другими —
Исключительно только со мной!
Ты вчера не бродила по скалам
С этим гнусным ежовым моржом,
И в больницу ко мне ты таскала
Исключительно кислый баржом.
А сегодня – взгляни, от предела
Я решительно стал недалёк,
Я хочу твоё сладкое тело
Положить на уютный пенёк…
Что же с нами, любимая, будет,
Если встречи, глядишь, позади,
И уже бессердечные люди
Пишут «Вася» у нас на груди?
Мне не радостны красные флаги.
Первомайский не сладок парад —
Я хочу твоей ласковой влаги,
Да её уже нет, говорят…
Извини меня, милая, пла́чу
И плачу́ дорогою ценой —
Мне сегодня не выдали сдачу
На единственный мой четвертной.
И теперь я за чашечкой кофе
Погибаю в заштатной пивной —
Где, любимая, тонкий твой профиль…
Отчего ты теперь не со мной?
Здесь хочется отметить сразу несколько обстоятельств.
Во-первых, эти стихи выразительны сами по себе.
Во-вторых, они, в соответствии с приговской концепцией «подставного автора», написаны от имени дибаггера – т. е. отладчика компьютерных программ (новаторское на тот период занятие!), человека, явно менее искушённого в изящной словесности (и даже менее грамотного, судя по написанию слова «боржоми»), чем сам автор, – и при этом несравненно более сентиментального.
И самое главное – они опубликованы не сами по себе, а в качестве зачина для восьмистраничной статьи под названием «Компьютер как первопричина психических расстройств», датированной апрелем-маем 1989 года и доступной сейчас не в мифическом «четвёртом томе 12-томного пустотного канона», а во вполне реальном (хотя и довольно экзотическом) журнале «Пастор»[52] Вадима Захарова (№ 7 за 1999 год).
Впрочем, от младоконцептуализма Носик отошёл довольно быстро. И Пепперштейн прекрасно понимает, почему:
Несмотря на участие в «Медгерменевтике», мир искусства его не очень привлекал и манил – кажется, из-за атмосферы игрушечности и игривости, которая присуща всегда искусству и художникам.
Для всех нас его решение пойти в Мединститут было полной неожиданностью – и наверняка эта неожиданность тоже была частью плана Антона, поскольку он очень любил удивлять окружающих и выкидывать всякие фортеля, но, я думаю, основным побудительным мотивом было очень ярко присутствующее у него желание стать поскорее взрослым[53] и заниматься взрослым нешуточным делом.
По всей видимости, он был бы ужасным врачом. Никаких природных талантов к этому не было, хотя к учёбе он очень старательно относился.[54] Но более неподходящего человека, чтобы работать врачом, трудно было себе представить. Он очень страдал, его тошнило от препарирования трупов, у него были проблемы с едой. Рассказывал про это [прохождение практики в больнице во время учёбы] какие-то чудовищные истории, волосы дыбом стояли.
Анна Герасимова приводит одну из таких историй:
– Сижу я на рабе, пью чай. Вдруг слышу на лестнице: «Нет! Нет!». Что такое? Выхожу. Стоит наш главврач, а у него в руках банка с бульончиком.
– Вот, – говорит, – мама сыну бульончик принесла.
– Это которому 16 лет не было?
– Ну да.
– Ну и что?
