Оставив попытку прожечь его взглядом, я наконец обращаю внимание на саму комнату. Рассматриваю огромный шкаф-купе у стены и длинный стол, переходящий в целый комплекс для хранения всякой всячины и декора. По другую сторону от него в стену вмонтирован искусственный камин, напротив которого располагается бежевый кожаный диван. Возле него начинается секция стеллажей и закрытых книжных шкафов. Понятия не имею, сколько вещей нужно иметь, чтобы заполнить все это пространство. Судя по чемодану, сиротливо оставленному у окна, я и правда буду жить здесь.
С ума сойти.
Похоже, мне не удается скрыть живой интерес, с которым я изучаю комнату, поскольку Айден наблюдает за мной с пристальным вниманием. Почему-то я испытываю желание оправдаться за проявление эмоций и бормочу:
– Эта комната больше половины маминой квартиры. Просто… удивлена.
От его молчания ощущаю себя еще глупее. Вздохнув, я решаю задать хоть один вопрос, который пополнит мои скудные знания о новом доме:
– А где живут работники, которых нанимает папа? Вас много?
– Весь штат охраны располагается в восточном крыле на первом этаже, – бесстрастно отзывается Айден. – В состав входит около десяти человек.
Лучше бы не спрашивала. Кошмар… Десять человек. И это только количество охранников.
– У моего отца паранойя? – вырывается у меня прежде, чем я успеваю обдумать вопрос.
Айден издает вздох, который отдаленно напоминает усмешку. А может, я сама стараюсь видеть в его поведении хоть какие-то присущие человеку черты, чтобы его непроницаемость не так сильно нервировала меня.
– Насколько я знаю, ваш отец полностью здоров. Что касается вас… могу я уточнить суть вашего заболевания?
Я тяжело вздыхаю. Аккуратно сажусь в кровати и перевожу взгляд на окно, не зная, стоит ли мне отвечать. С одной стороны, я не обязана рассказывать о себе лишнее, с другой… какая, в принципе, разница? Лучше я отвечу на такие вопросы сама, чем Айден будет беседовать об этом с моим отцом.
– Посттравматическое стрессовое расстройство, психосоматика, какие-то проблемы с сосудами и шейным отделом. – Я говорю тихо, с безразличием в голосе, будто бы рассказываю о ком угодно, но не о себе. – Это то, что назвали врачи. Смешно, но ни одно из их заключений даже болезнями не назвать, просто сборник из неопределенной симптоматики и нарушений. Разве папа не говорил тебе?
– Говорил. Просто хотел услышать это от вас и понять личное отношение к диагнозу. Это поможет мне лучше выполнять свою работу.
– И как, понял?
– Вполне, – спокойно отвечает Айден. – Вы не слишком серьезно относитесь к своему состоянию.
Комната погружается в тишину, поскольку ответить мне нечего. Телохранитель долго молчит, а потом уточняет бесстрастным тоном:
– Ваши обмороки входят в симптоматику?
– Не нужно лишней вежливости, – вздыхаю я тихо. – Ты и так явно старше меня. И да, обмороки… тоже оттуда. При стрессе, особенно при продолжительном, мне просто как будто перекрывают… кровь, кислород, не знаю, как будто все сразу. Дерьмовое кровообращение, вот что они сказали. – Я горько усмехаюсь. – Для этого обтекаемого вывода им потребовалось три недели мучить меня в стационаре.
Я не знаю, почему из меня лезут эти откровения. Почему выдаю слово за словом, вытягивая из себя эту титанически тяжелую цепочку подавленного отчаяния.
В комнате воцаряется молчание. Я жалею о том, как много рассказала незнакомому человеку, и еще хуже то, что я совсем не понимаю его реакцию на услышанное. Меня нервируют люди, которых невозможно прочесть, а Айден яркий тому пример. Телохранитель остается все таким же непроницаемым и закрытым, будто не живой вовсе. И вот эту ходячую мумию мне предстоит терпеть большую часть своего времени?
