— Вы к кому? — спрашиваю я.
Ни у меня, ни у тети нет таких знакомых, единственное, кем они могут быть — работниками ломбарда. Если тетя заложила в очередной раз телевизор, который я еле смогла выкупить недавно…
— К себе, — отвечает, расплываясь в улыбке тот, что стоит ближе ко мне. Его несвежее дыхание долетает до моего лица, и я чувствую легкую тошноту. Пока не понимаю, что происходит, но отчего-то становится жутко и страшно.
Этот страх необъяснимый, иррациональный. Я вглядываюсь в мужское лицо с мясистым носом, покрытым сеткой капилляров, с глубокими порами. На нем футболка, джинсы, ботинки с острым, чуть отбитым временем и неправильной походкой, носком.
— Не понимаю, что вы имеете ввиду? — он теснит меня вглубь квартиры, совсем не обращая внимания на выпирающий живот. Я выставляю вперед руку, другой придерживаясь за дверь, не зная, — может стоит закричать?
Но кто придет на мои крики? Это только на тетушкины концерты соседи проявляют активность, стоит случится чему-то серьезному, как вся спрячутся за свои тяжелые металлические двери.
— Что имею, то и введу, — совсем похабно отвечает он, а потом достает из барсетки, зажатой подмышкой, сложенный втрое лист, — это наша квартира.
— Что вы несете? — голос тети Милы приобретает стальные ноты, она встает между мной и мужчиной, по любимой привычке, упирая руки в бока. Сейчас тетя больше не выглядит сумасшедшей старухой, и хоть коротко стриженные волосы по прежнему взъерошены, болезнь точно отступает под напором эмоций, — я сейчас вызову милицию!
— Бабуля, нет давно милиции, очнись, — нагло хмыкает второй, выглядывая из-за плеча подельника. Кепка-восьмиклинка, надвинутая низко, почти скрывает от меня его глаза, — можете вызывать кого угодно, мы только за. Вот придут менты, с ними и освободите нашу жилплощадь.
Мы тут хозяева. Так что пакуйте вещи и съезжайте.
— А ну пошли вон! — кричит тетя Мила, и с неведомо откуда взявшейся силой начинает толкать их, пытаясь спустить с лестницы, — мерзавцы! Ворюги! Жулье!
— Э, ты че, больная? Руки убрала! Завтра придем с участковым, чтобы духа вашего здесь не было!
И все же, эти двое отступают, а тетя Мила еще долго сыплет им вслед проклятьями, сотрясая кулаком в воздухе.
Лист, сложенный втрое, остается лежать на половичке перед нашей дверью. Я наклоняюсь, осторожно придерживая живот, и поднимаю его, расправляя.
Наверху, крупными буквами написано «Договор купли-продажи квартиры», и дата в нем стоит — пятое марта этого года.
Вчитываюсь в текст, спускаясь бегло ниже, цепляюсь за фамилию тети Милы, за наш адрес, за подпись на оборотной стороне листа. Имя покупателя мне, конечно, не знакомо, я понятия не имею, кто он, кто эти люди.
И, самое главное, фальшивка этот документ — или нет. Конечно, нежданные визитеры оставили нам всего лишь копию, и я надеюсь, что это лишь способ напугать нас, не более, только не пойму, с какой целью.
Дышать становится тяжело, живот неприятно каменеет, заставляя болезненно охнуть. Я опираюсь на стену рукой, все плывет перед глазами.
— Что с тобой? — тетя Мила оборачивается ко мне, перестав ругаться, — ты не рожать часом ли собралась?
— Нет, — мотаю головой, — нельзя, рано еще… Просто живот заболел.
— Садись, сейчас я воды тебе принесу, — деловито отвечает она и захлопывает дверь, закрывая ее на все замки, даже на цепочку. Я смотрю на нашу дверь, которая теперь кажется совсем ненадежной, и замки эти лишь временная преграда.
