Примерно так же было и в этом общежитии, где приютилось дерзкое племя плотогонов. Травили байки, анекдоты, вспоминали весёлые или печальные житейские истории. Но рассказы крутились уже по второму и даже по третьему кругу: Зимоох повторялся и другие рассказчики. И всё это было похабное, сальное. Языки, как длинные шнурки, развязаны вином и водкой.
Скучая, Скрипалёв стоял возле окна. Смотрел, как дождевые струи, свисая с крыши, сверкали стеклярусом и разбивались, втаптывая в землю стебли полыни. Вздохнувши, он прилёг на свою казённую кровать, заправленную чёрным суконным одеялом. «Разверзлись хляби небесные! Когда только закончится! – Красноватый сучок на стене похож был на сургучную печать, и Птаха вспомнил: – Надо сходить на почту, деньги выслать…»
Сеня Часовщик, покусывая карандаш, занимался кроссвордами – верхний кончик карандаша напоминал растрёпанную кисточку.
– Во, братва! По нашей части! – обрадовался он. – Дерево-долгожитель. Слышь, бугор?! Семь букв.
– Дуб стоеросовый. – Дуб не подходит.
– Естественно! – отшутился Зимоох. – Дерево-то не с ногами. Как оно подойдёт?
Скрипалёв «гармошку» на лбу наморщил. Посчитал что-то на пальцах.
– Секвойя. Годится?
– Кого-о? – не понял красавчик Сеня, карандашом царапая за ухом.
– Калифорнийская секвойя живёт две тысячи лет. Более ста метров высотой.
– Подошло! Силён бродяга! – Часовщик заполнил клеточки кроссворда. – Слушай, Птаха, а вот это… Десять букв…
– А на три буквы нету ничего?
Часовщик погладил жжёную «сосновую кору» на щеке. – Ты на что намекаешь?
– Сон. Три буквы, Сеня. А ты что подумал?
Мужики хохотнули, а Скрипалёв отвернулся к стене, спать не хотелось ему – хотелось побыть одному.
За окнами снова и снова сверкало. Гром по крыше дубасил, заставляя общагу испуганно «приседать». Пламя красным глазом моргало в керосинке, пустые бутылки позвякивали под столом.
Покосившись на окно, Зимоох достал крохотный окурок из пепельницы, старательно обдул, но прикурить не смог – только щетину спичкой припалил над верхнею губой.
– И за папиросами не выйдешь! – Он заругался, уродливой клешнёю вытирая опалённую губу. – Во, как хлещет, падла!..
Эй, Сенька! Где ты?
– Картошку жарю, – откликнулся парень из кухни. – Кроссворды закончились. А что ты хотел?
– Давай сюда китайца! Тяни за яйца! Скрипалёв приподнялся.
– Какого китайца?
– А вон, под кроватью лежит. Вонючий, стерва, зато полезный. Клешней клянусь.
Думая, что его разыгрывают, Пашка недоверчиво заглянул под соседскую койку.
– Бугор, ты чо? Какой китаец? Чо ты буровишь?
– Сенька! Покажи ему.
Выйдя из кухни, Часовщик опустился на четвереньки и выволок из-под кровати пятилитровую канистру, с утра ещё аккуратно запаянную. В жестяной утробе, когда Сеня встряхнул канистру, заплескались жалкие остатки зелья – это был зелёный, страшно вонючий китайский спирт, обогащённый примесью витамина «С».
– Зелёный змий, – разливая по стаканам, рассуждал Зимоох, – он и должен быть зелёным. А как же? Это китайцы придумали против цинги. А мы его, значится, против тоски потребляем. Зубы – хрен бы с ними, выпадут, мы вставим золотые. Главное, чтобы душа не испортилась. Душу-то не вставишь запасную. Правильно, Сенька?
– Ты – бугор. Чо скажешь, то и правильно.
– По Сеньке шапка, я тебе скажу, а по ядрёной матери – колпак! – Зимоох скукожился, принюхиваясь. – Фу, параша какая! Как только эти черти узкоглазые потребляют. Выпьешь, бляха-муха, и совсем окосеешь. Китайцем станешь.
