– Свободны, – услышал задержанный приятный интеллигентный баритон и открыл глаза.
За огромным письменным столом стоял поджарый мужчина и пристально его разглядывал.
– Вот ты какой. Взвод раскидал… – как бы сам себе сообщил хозяин кабинета и подошел к задержанному:
– Сколько тебе лет?
– Шестой десяток через неделю хотел завершить, – ответил Сабсан и увидел, как в карих глазах начальника сперва замелькали веселые искорки, а потом он залился таким заразительным и простодушным смехом, что и гур не смог сдержать улыбки.
В этот момент дверь в кабинет распахнулась, и глаза удивленного часового чуть не выскочили из орбит. Он никогда не видел грозного Глеба Бокия в таком странном состоянии. Начальник корчился от смеха, а заметив реакцию часового, чуть и вовсе не упал. Он с трудом махнул подчиненному, чтобы тот закрыл за собой дверь. Придя в себя, Глеб Иванович вернулся за свой рабочий стол, внезапно посерьезнев, достал из кармана платок, протер глаза и, продолжая разглядывать «гостя», спросил:
– Где тебя так научили драться?
– В детстве. Я рос в Китае, в городе Лан-Джоу-Фу. Приемный отец обучил меня защите.
– Защите, говоришь?! – снова рассмеялся Бокий, но, быстро справившись со смехом, продолжил:
– Ты раскидал взвод вооруженных чекистов. Они вовсе не ягнята. Почему ты напал на наших?
– Они насиловали ребенка, – ответил Сабсан.
– Не ребенка, а буржуйку, – бросил Глеб Иванович, и в его голосе появился металл.
– Ребенок есть ребенок. А у кого родиться, мы не выбираем, – тоже посуровев, возразил Сабсан. Он вспомнил то, что увидел в соседском доме, и кулаки его сжались сами собой.
– Буржуйка слишком сладко жила. А в этом мире за все полагается платить, – продолжил свою мысль Бокий.
– Вот они и поплатились, – заметил Сабсан.
– Ты слишком самоуверен. Не боишься меня? Или не знаешь, кто я? – Глеб Иванович встал и ждал ответа стоя.
– Ты начальник петроградского ВЧК. Я табличку на дверях видел.
– Значит, ты китаец? – переменив тему, спросил начальник.
– Нет, я гур. Если быть точным, гуром был мой отец. Мать у меня калмычка, – пояснил Сабсан.
– Тоже буржуй? – поинтересовался Бокий.
– Я путник. А в пути большая ноша обременяет.
– Я вижу, на Востоке ты обучился не только защите. Ты говоришь по-китайски? – В голосе Глеба Ивановича появился живой интерес.
– Я говорю на многих восточных наречиях, в том числе и на китайских, – сказал Сабсан, глядя в темные карие глаза чекиста.
– А по-тибетски?
– И по-тибетски тоже.
– Я могу предложить работу, – сообщил Бокий.
– Или расстрелять?
– Просто так мы никого не расстреливаем, – заверил чекист.
– А Филиппова? Зачем застрелили человека?
– Филиппов укрыл огромные ценности. Укрыл от голодных рабочих. На суды и следствия сейчас нет времени. Расправимся с врагами, тогда и вспомним о судах и, может быть, даже адвокатов заведем. А пока, если враг – то к стенке.
– Укрыл ценности? Это те, что твои молодцы в скатерть запихивали? – не выдержал Сабсан.
– Это пустяки. Пойдем, я тебе покажу, что утаил этот буржуй от голодного народа. – Бокий встал и пошел к двери.
Сабсан поднялся и двинулся за ним следом.
Часовой у порога вытянулся и козырнул. Бокий не обратил на него внимания.
Пройдя длинный коридор, они спустились по узкой темной лестнице. В подвале, возле железной двери двое часовых вытянулись перед Глебом Ивановичем и отдали честь.
– Открывайте, – бросил Бокий.
Часовые, пошуровав в замках, открыли тяжелые металлические створки. Бокий пропустил Сабсана и вошел за ним. В тусклом свете электрической лампочки гур увидел ряды длинных, обитых жестью столов. На каждом из них лежали груды золота в монетах и изделиях. На одном Сабсан заметил в куче бус, браслетов и других дорогих женских безделушек перстни с отрубленными пальцами, а рядом горку золотых коронок. Многие из них с выломанными зубами. Его затошнило.
