А победители в этот вечер были щедры. Они срывали с себя кольца, ожерелья, браслеты, фибулы, отдавая их чаровницам. Обольстительницам не успевали уносить и надежно прятать дары пирующих.
Захмелевшие мужчины протягивали руки к женщинам, глядя на них помутневшими от вина и похоти глазами.
Недалеко от ложа Деметрия, сгорая от стыда и опустив глаза, сидел юный Леонтиск. Деметрий приказал доставить его на пир и время от времени бросал на него жесткие взгляды.
– А он – красавец, весь в Таиду, – заметила Ламия.
– Ты женщин-то любишь? – спросил Деметрий своего пленника.
Леонтиск ничего не ответил и еще ниже опустил голову.
– Ну, тогда угощайся!
– Я люблю женщин, но у меня будет одна-единственная.
Деметрий расхохотался. Он хохотал долго, не мог остановиться.
– Ты что же решил изменить семейным традициям?
Леонтиск не собирался на это отвечать, но Деметрий и не собирался давать ему времени на ответ:
– Твои родители славны своими прелюбодеяниями, что отец, что мать.
И неожиданно спросил:
– Хочешь получить свободу? Завтра же?
Леонтиск поднял на своего мучителя глаза, в которых засветилась надежда.
– Возьми любую из женщин, доставь ей удовольствие у нас на глазах. Развесели меня и Ламию.
Ламия пришла в восторг от предложения Деметрия и пристально посмотрела на Леонтиска.
– Я отдаю тебе всех этих женщин. Бери их, они твои. И завтра же ты получишь свободу.
И Деметрий снова расхохотался, а вслед за ним рассмеялись его воины.
Сердце грохотало в груди Леонтиска.
Он страдал от унижения, которое ранило его сильнее, чем кровоточащая рана на плече. Стоя перед хохочущими победителями, опустив глаза, он был похож на загнанного молодого оленя, когда тот уже не в состоянии бежать и в трепете ожидает последнего удара копьем. Слезы боли и бессилия душили его, но невероятным усилием воли он сдерживал их.
– Что же ты молчишь? – не унимался Деметрий, – Счастье само просится к тебе в руки, а ты отказываешься от него.
Юноша поднял глаза на Деметрия, – все враги в его жизни словно бы объединились в нем одном.
Светильники осветили лицо Леонтиска, – оно отражало душевные муки, но страха в нем не было.
Ламия, как завороженная, смотрела на сына Таиды, увидев в нем отблеск красоты знаменитой афинской гетеры.
– Он не из тех, кем может управлять чужая воля, – шепнула она Деметрию.
– Посмотрим, – ответил он.
Мысли Леонтиска обратились к погибшим товарищам. Он вдруг успокоился и понял, что главное – остаться самим собой и встретить смерть достойно, как и его павшие в бою друзья.
Деметрий заметил перемену, внезапно произошедшую в Леонтиске. В одно мгновение юный воин стал похож на человека, которого боги сделали неуязвимым. Ужас и скорбь оставили юношу.
По знаку Деметрия одна из флейтисток танцующей походкой приблизилась к Леонтиску. 0 ней можно было сказать, что она скорее раздета, чем одета: ткань ее короткого хитона была настолько прозрачной, что казалась сотканной из воздуха и только мягкие голубые складки напоминали о том, что хитон существует в действительности. Все тело молодой женщины отчетливо виднелось сквозь ткань. Создавалось впечатление, что единственной одеждой флейтистки были длинные пышные волосы – цвет спелой пшеницы подчеркивала тонкая голубая лента, стягивающая лоб.
– Она твоя на сегодняшний вечер, – приказным тоном сказал Деметрий. – Интересно, на что ты способен.
Леонтиск молча слушал, руки его сжались в кулаки, ноздри расширились, ои пристально посмотрел мимо флейтистки в глаза Деметрию, затем Ламии, как смотрят в битве поверх щита, прицеливаясь на врага.
