И Фомин решился – рывком перевалил за топляк, неизвестно какого дерева корягу, и залег рядом с Кушнаревым.
– Ты зачем их, Мироныч, сюда привел, себе на погибель?!
Он сразу оценил ранение дядьки смертельным. Две пули в живот, в руку, осколками в голову и плечо – с такими ранами живут не дольше четверти часа. А потому единственное, что можно сделать для него в такой ситуации, то это избавить от мучений и добить.
– Ты это… Семен… Не гневись…
Старик говорил с трудом, изо рта текла темная кровь, но глаза, уже подернутые пленкой, еще жили, и в них не было ненависти к убийце, а одно безысходное понимание.
– Они Матрену мою застрелили… А невесток с детьми в сарай загнали. И сказали… Не отведу на остров… Всех кончат…
Старик захрипел от боли, но снова открыл рот, желая еще что-то ему сказать. Семен сразу наклонился и еле расслышал тихую просьбу:
– Воткни мне нож в сердце… Они тогда пожалеют детей… Убей, братка, мучаюсь же… Давай!
Сдерживая подступившие слезы, Фомин сунул руку за голенище сапога. Там был отличный пукко – трофейный финский нож, подаренный ему в далеком январе 1940 года танкистами. Рубчатая рукоять удобно легла в ладонь, и он крепко сжал пальцы. Тяжело вздохнул и решился – рывком вытащил из сапога нож и резким движением вонзил сталь прямо в сердце старику.
Мироныч захрипел, в стекленеющих глазах проступила благодарность. Фомин захотел выхватить клинок, но остановил руку. Пусть остается в сердце, ведь владеть ножом, которым добил родного дядьку, он все равно никогда не сможет… Никогда…
– Суки!!! С-у-к-и! – яростный всхлип кого-то из близнецов заглушил стрельбу, и он опомнился.
Из-под ели хлестал длинными очередями ДТ, захлебываясь свинцовым кашлем. Бедная елка оказалась под сильным обстрелом – тысячи игольчатых хвоинок летали по воздуху, как снежинки. Рядом кружились, падали на землю отщепленные пулями ветки. Судя по всему, с того берега стреляло не меньше трех пулеметов, хорошо, что ручных. В бою это легко улавливается – ДП перезаряжать надо через десять секунд стрельбы очередями, а еще для короткого охлаждения нагретого ствола, на смену круглого, похожего на огромный блин диска, требуется не менее десятка секунд.
Станковый пулемет «Максим» намного страшнее, и для них был бы куда опаснее – лента в две с половиной сотни патронов, а стрелять можно до упора, пока вода в кожухе не закипит.
Фомин подполз к трупу осназовца и устроил на нем автомат. Позиция оказалась удобная – справа пень, слева скрюченное тело убитого чекиста, да другой труп в качестве бруствера. Какая-никакая, а защита. И дал короткую очередь, почти не прицеливаясь. Завязшие в трясине чекисты были как на ладони. Положение у них хуже не придумаешь.
Три осназовца пытались отстреливаться из автоматов, но стоило им отпустить шесты, как один за другим они провалились в трясину. Сейчас молодые парни отчаянно шлепали по жиже руками, пытаясь выбраться. Но только Маренина болотина своих жертв никогда не отпускала, и дикие вопли уходящих в трясину людей на секунды перекрыли грохот стрельбы.
Стоять на гати было нельзя, только в движении можно было на ней выжить. А потому десяток чекистов, сцепив зубы, продолжали идти вперед, тыкая впереди себя шестами и пытаясь стрелять из ППШ одной рукой. Но такая стрельба не могла быть точной и только добавляла шума.
Безнаказанно, как на стрельбище, Фомин стал убивать их короткими очередями в три-четыре патрона, благо у пистолета-пулемета Судаева малая скорострельность. Только шесты торчали из болота, отмечая такими вехами страшную судьбу своих недавних владельцев.
