– Да ну! – Попович покачал головой. – Правда много народу в немцы записаться решило?
– А ты как думал? – Фомин закурил. – На сороковой год на Украине только проживало около полумиллиона этнических немцев, а если посчитать еще Прибалтику и Белоруссию? А Поволжье?
– Откуда дровишки, Федотыч?
– Андрюша, командирам Красной Армии, в качестве друга-товарища давали по особисту, если ты, конечно, в курсе! Так вот, мой топтун болтливым оказался, ляпнул один раз, что если поднимется буря, то сметет нас в один миг вместе с товарищами!
– Погоди! – Путт нахмурился. – Так это мобресурсы-то какие! Куда же Гитлер смотрел?
– А кто его знает? Если свидеться доведется, так спроси! – Фомин пожал плечами. – Только я тебе скажу одно: там еще те остались, кто с Гражданской войны не успокоился! Комиссары, хоть и повычистили таких в тридцатые, постреляли людишек, но вот большая-то часть затаилась, времени смутного дожидаться стала! Вот, – он кивнул на Шмайсера, – и дождалась!
– Да я-то что! – Шмайсер дернулся. – Мы никому не мешали, жили себе тихо…
– Ага! Нараскоряку жили, и нашим, и вашим! – встрял Попович.
– Да пошел ты!
Шмайсер отвернулся к стенке, а механик-водитель открыл рот, чтобы ответить, но встретился взглядом с Фоминым и молча уставился в пол.
Замолчали все надолго. Минут через пятнадцать Попович вдруг спросил:
– А почему они дальше не долбят?
– А кто знает! Шмальнули разок, а теперь задумались. Может, железяка сломалась? Как думаешь, Федотыч?
– Информации маловато. Поживем – увидим.
– Да… – протянул Попович. – Кто ж теперь и разберет! Может, лучше бы сразу померли?
– Да иди ты, знаешь куда? – Шмайсер зло передернул затвор. – Я здесь помирать не собираюсь, у меня еще не все счеты с ними сведены!
– Чего тебе с ними считать? – Путт поднял бровь. – Они – русские, и ты – русский.
– А то, гауптман Путт, что, в отличие от тебя, у меня тут жена… – он помолчал, – была… Я же здесь, в Локте, повстречался с Мариной…
Шмайсер сглотнул ком, потер виски ладонями, лицо искривила гримаса жуткой боли. Но вскоре стрелок-радист собрался с мыслями и очень тихо заговорил:
– Я не говорил вам, но мы с ней собирались повенчаться, жили ведь просто как муж с женой. Я с ее родителями поговорить успел, решали уже, как свадьбу справить. Они в Шемякино с ней жили, дом хороший, пятистенок…
Услышав название села, танкисты вздрогнули, разом побледнели и переглянулись. И было от чего так испугаться…
– Прошлый Первомай кокоревские партизаны там справили. Староста Машуров сразу донес, что моя Марина…
Шмайсер снова сглотнул, дернул кадыком, и тут же рванул воротник гимнастерки непослушными пальцами.
– Они с чекистами, в Шемякино и Тарасовке больше ста душ умертвили, стариков, женщин и детей не щадили!!! На седьмой день мы с боем отбили села, и я нашел свою Марину…
Шмайсер заскрипел зубами, сжав до белизны костяшки кулаков. Гнев, боль, ярость и тоска плескались в его помертвевших глазах.
– Она на восьмом месяце в тягости была, мы дите ждали. Так они ее… А мальчонка наш до сих пор перед глазами стоит…
Страшно смотреть на здорового мужика, что носит в себе такую боль. И молча ее переносит. Если бы ругался, горькую заливал, во все тяжкие пошел, все ему было легче. А тут молчком, больше года…
– Вот после того я их и убивать пошел, чтоб ни одного гада в живых не осталось. И не косись на меня с укоризной, ваше высокоблагородие. В белых перчатках прожить хочешь, Семен Федотыч?
