– Отбегал Бобик, Жучка сдохла! – легким свистом Путт сопроводил свое самое любимое выражение. Потом тяжело вздохнул и добавил:
– За своего комкора или командарма они с нас ремней понарежут да солью присыпят. И то если в добром настроении будут…
Он переглянулся с остальными, и такая смертная тоска проявилась в их глазах, что Фомина нервно передернуло, и ледяные мурашки пробежали по телу. Но утешать их он не стал, наоборот, решил расставить все по местам.
– Перед рассветом к гати выдвигаться нужно, с пулеметами. Они в селе проводника себе возьмут! Есть там, есть старик, что дорогу сюда помнит… – Фомин нахмурился. – Как только на берег вылезать начнут, вот тут мы с пулеметов и резанем в упор. Из-за тумана они нас не увидят.
– А потом? – с нескрываемой надеждой спросил Шмайсер.
Ответил на этот вопрос уже капитан, скривив губы в недоброй ухмылке:
– Парочку минометных батарей они быстро подтянут к болоту и тогда начнут долбить уже всерьез. За огневым валом снова через трясину пойдут, а остановить мы их не сможем!
– Мы обстрел в пещере пересидим, – уверенно сказал Попович, – своды здесь мощные, минометам не по зубам.
– Не по зубам! – охотно согласился Фомин. – Вот только кто тогда им помешает через гать идти?
– Так мы же…
– Помолчи ты, – угрюмо оборвал механика офицер. – Их батальонным минометам нужен час, чтоб все живое с острова смести, а полковым втрое меньше времени потребуется. Если будем у гати лежать, нас просто на куски размечут по веткам.
– Это верно. После того как мы пулеметы пустим, нам просто не дадут в пещеру уйти! – весело уточнил Фомин.
Страшная была улыбка на его губах, смертный оскал больше напоминала. Русские всегда улыбаются так, когда на смерть неминучую идут, от которой нет спасения.
– Тогда, – задумчиво произнес Путт и пристально посмотрел на Фомина, – скажи-ка мне, как на духу, Семен Федотыч, как это ты РАФ смог узнать за какие-то секунды и сразу начать по машине стрелять?! Такое только знающий офицер смог бы. Так что говори теперь нам правду, утешь душу, все равно твою тайну на тот свет унесем. Что скажешь?
– Правду знать желаешь? На сержанта я не похож? Ну, ладно! – Фомин легко встал и ушел в тень, к ящикам.
Там немного покопался, достал сверток и стал одевать обмундирование. Туго перепоясался, накинув через плечи ремни портупеи, застегнул пряжки.
Капитан машинально отметил про себя, что плечевых ремней было два, как прежде, в русской императорской армии, в Красной Армии носили только один портупейный ремешок наискосок груди, через правое плечо. Но Фомин тут к ним обернулся, и танкисты дружно ахнули, потом живенько вскочили с ящиков. И было отчего…
– Ваше высокоблагородие, господин подполковник?! – старорежимно промямлил Шмайсер и машинально прижал ладони к бедрам.
Они с Поповичем вытянулись по стойке «смирно». Путт, немного помедлив, также встал, выпрямился, расправив плечи. Он также немного растерялся, ибо привычный Семен Федотыч напрочь исчез.
Сейчас перед ними стоял широкоплечий и подтянутый офицер в туго перетянутой ремнями шевиотовой гимнастерке, с золотыми галунными погонами на плечах. На груди плотно, в два ряда теснились серебристым блеском кресты, ордена и медали – впору глазами от удивления хлопать.
– Вольно, сынки, присаживайтесь, чего стоять!
Теперь такое обращение Фомина звучало не простецки, как раньше, а начальственно. И не снисходительно, отечески. Даже голос бывшего сержанта РОНА совсем другим стал, будто заново родился. И немудрено – если долгие годы человек совсем иную шкуру носил.
