А вот чехи вели себя совершенно противоположно, будто они есть пупы вселенной, выше них только звезды, а круче них только яйца.
Привокзальную площадь братушки превратили в толкучку, покупая у бурят и русских крестьян всякие продукты – мороженое мясо и рыбу, муку и свежевыпеченный хлеб, соления-копчения и даже воз сена.
За всю эту благодать чехи отдаривались сукном и сельскохозяйственными орудиями труда, бутылками с какой-то жидкостью, судя по всему – со спиртом. Также расплачивались иголками, чайниками, кастрюлями, ведрами и иными полезными вещами из своих казавшихся бездонными вагонов.
– Суки, хорошо пограбили нас, – вполголоса, как бы возмущенно, но с нотками зависти, заметил хорунжий Пляскин, чубатый и веселый казак, полностью оправдывавший свою фамилию. Такой и с прибаутками драться будет, и в пляске удалые коленца отбивать начнет всем на загляденье.
Костя его в адъютанты свои определил, хоть и не по должности было. Но возражений ни у кого не последовало – раз атаман Семенов позавчера приказал всем русским военным на Кругобайкальской дороге подчиняться ротмистру Арчегову, значит, и адъютант ему положен де-факто.
– Живут же, сволота, – завистливо вздохнул хорунжий еще раз и осторожно посмотрел на ротмистра. Тот взирал на происходящее с бесстрастием мудрого даоса, достигшего нирваны. Через минуту до ужаса спокойным голосом Константин Иванович изрек:
– Через три дня им наше добро расширит… – и добавил такие слова, что Пляскин в изумлении оторопел, стараясь запомнить их, чтобы потом блеснуть услышанным подарком.
– А это что за пенители морей?! – Ермаков узрел за оттаявшим окном буфета черные шинели и золотые офицерские погоны порядочной, в четыре человека, компании.
Моряки уже перекусили хлебом и чаем и собирались уходить. Костя решил их подождать в забитом зале вокзала, куда и вошел величаво, хлопнув тяжелой дубовой дверью.
И стоял там равнодушно, хотя остро чувствовал всей спиной удивленные взгляды собравшихся здесь пассажиров. В большей массе штатских, разных профессоров, чиновников, коммерсантов и прочих беженцев, отягощенных женами и детьми, с большими баулами и чемоданами. Это были те несчастные, что замаялись ждать отправления в холодных теплушках.
В отражении оконного стекла Ермаков видел, как к морякам подошел его адъютант, коротко представился и показал на него. Офицеры чваниться не стали, а дружной компанией подошли к обернувшемуся ротмистру.
– Старший лейтенант Тирбах Петр Игнатьевич, – откозырял четко, глаза цепкие, но старше Арчегова лет на пять будет.
– Помощник начальника Читинского училища полковник Анатолий Тирбах вам не родственник? – Ермаков вежливо поинтересовался у моряка (книжки не зря читал, фамилия-то звучная, сразу в память запала).
– Младший брат, господин ротмистр.
– Хорошо. А вы, господа?
– Лейтенант Мюллер Владимир Оттович, – этот лет на десять постарше Арчегова будет, как и следующий офицер.
– Поручик по адмиралтейству Запрудин Михаил Иванович.
– Инженер-механик, лейтенант Лабуза Борис Сергеевич, – четвертый, самый молодой, поручику в сыновья годится, а ротмистру в ровесники.
– Куда едете, господа? – прикольно, конечно, но, будучи самым молодым, Костя был старше по чину, и лишь Тирбах ему равнялся по званию.
– В Харбин, Константин Иванович, следуем из Омска, с имуществом и вооружением Иртышской флотилии. В вагонах находятся семьи офицеров, – негромко ответил Тирбах.
