– Ку-ку! Ку-ку! Ну, это типа кукушка над ней издевается – дразнит, а эта ей отвечает. Не зря ей в Малых бобрах прозвище дали Кукуиха…
Я футбол досмотрел, пузырь допил, и уже было хотел спать лечь, как вдруг ко мне брат приехал. «Ява» у него. Он у меня типа такой деревенский байкер.
– Эй, Сенька! (это меня так зовут) Эй, Сенька, – орет, – тебя Кукуиха за околицей в Малых бобрах ждет. Просила передать, что у тебя еще десять минут есть.
И тут до меня дошло. Вспомнил я, что у меня сегодня с Манькой первое свидание на сеновале. Любовь из меня, как рванет, словно наступательная граната. Сердце в клочья – жах! Да как загудит мать его ети – как пожарный насос. Кровь по шлангам как попрет, у меня даже глаза, как у рака вылезли. Так мне любви захотелось, что алкоголь в моем организме прямо без следа перегорел – будто я и не пил ничего. Схватил с гвоздя картуз. Надел пижнак с карманами, чтобы было куды семечки класть. Кирзовые сапоги, да к брату на заднее сиденье, как на коня вскочил.
– Гони, – ему кричу. -Давай Колян, гони! Любовь мою комары жруть до самых костей – спасать надо!
По дороге к Канонихе за самогоном заехали, чтобы тело Маньки дезинфицировать от возможного поражения малярийной инфекцией. Ну, так нам наша фельдшериха Светка -Пипетка говорила во время лектория. Я тоды четко запомнил – что во избежание поражением вирусом малярии, необходимы профилактические процедуры по наружной и внутренней обработке организма спиртосодержащими жидкостями.
Во! У нас вокруг Малых и Больших бобров (это в нашем колхозе деревни такие) кругом сплошные болота. Ну, эти самые бобры и нарыли их. Где лес был, теперь прямо настоящие топи. А комаров просто жуть и все как один малярийные. Прямо по кулаку.
Несемся мы в Малые бобры благо недалече – километров пять будет.
– Гони Колян, – кричу я брату, – Маня моя погибает – любви хочет.
Ехал как-то с братом на мотоцикле. Брат в шлеме, а я сзади. Скорость сто. И вот я решил на дорогу посмотреть. Откуда вылетел такой «телец» я не успел увидеть, но удар был такой, будто мне электричка на полном ходу в глаз попала. Я с мотоцикла слетел, будто меня на нем не ехало. Метров пятьдесят на заднице по грунтовке прокатился. После того дня спасения я две недели гематому носил величиной с ладонь. Теперь, как вижу майских жуков, бью их совковой лопатой, чтобы жизнь они мне не портили…
МЕДАЛЬ ЗА ОТВАГУ
…не помню я своего деда. Напрягаю память, а вспомнить ни как не могу. На моей детской фотографии он крепко держит меня, прижав к груди, будто боится уронить. На фото -мне всего два года. Я маленький и лысенький, и как все дети такого возраста чудной и милый. Я сижу у него на руках, а он прижимается ко мне своей морщинистой щекой, поросшей седой недельной щетиной и видно, как на его глазах блестят слезы счастья. Я не помню, как он умер.
Сейчас мне уже пятьдесят пять. Я пережил своего деда ровно на четыре года. Он умер, через год, как была сделана фотография. Умер тогда, когда ему было всего пятьдесят один год. Он умер через шестнадцать лет после войны. Шестнадцать лет – осколок немецкой мины предательски крался внутри его тела и с каждым днем капля за каплей, забирал его силу и здоровье. Он не был героем. У него не было наград, как у тех ветеранов, которых мы видим на день победы со звенящими и сияющими «иконостасами золотых медалей». Дед не воевал на «передке». Он не врывался во вражеские траншеи и ДОТы с ножом, штыком, гранатой. Он не косил врага с пулемета и не давил его гусеницами танка. Он был простой военный шофер. Дед крутил баранку фронтовой полуторки, на которой он доставлял на «передок», снаряды, продукты, медикаменты. А назад – вывозил раненых бойцов. Ему ни разу не пришлось стрелять во врага. За всю войну дед не убил ни одного фрица. Ни одного!
