Все это я слышу день ото дня. Прохожу мимо ее окна и внимательно вслушиваюсь. Она такая суетливо-настоящая, истинное воплощение простой московской жизни. На ее столе вечным каламбуром хаотично разбросаны крошки пищи. У нее усталые натруженные руки, которые полжизни таскали тяжелые сумки из дома на работу и из магазина в дом. Она уже немного утомилась от этой жизни, но тем не менее не прекращает улыбаться каждому случайному прохожему, будто по крупицам пытаясь отыскать в их взглядах искренность и отблески красоты своей погибшей молодости, по которой изредка со светлой тоской скучает.
Эта женщина, как и все в этом хрупком мире, – часть моей жизни, часть меня самой.
Асфальт под ногами продолжает услужливо стелиться. Шершавый, серый и пыльный. На коленках с каждой секундой появляется все больше и больше детских неровных ссадин.
Дед замечает их. Он смеется. Вылезает из-под машины. На него надеты его проклятые потрепанные штаны. Они ужасно испачкались. Грязнее только его руки. В одной ладони железные инструменты, другой он аккуратно убирает со смуглого лба черные, как смоль, кудри.
– Ты чего это, убиться об асфальт совсем решила, принцеска? – громко хохоча, спрашивает он.
– Я вот научиться хочу, – указываю взглядом на покоцанный желто-синий велосипедик.
– Значит, научиться… – с задумчивым видом произносит он. – Но, чтобы научиться, знаешь, нужно упорство, – он улыбаясь рассматривает мои ссадины на коленках. – Но, видимо, у тебя его с лихвою хватает.
– Тогда чего же не хватает? – недоумеваю я.
– Может, веры? – с легкой полуулыбкой спрашивает он.
– Может, и веры… только как же я пойму, что мне именно веры не хватает? – продолжаю допытываться я.
– Так ты же не можешь научиться. Если бы хватало веры, ты бы уже летела на своем велосипеде по длинным улицам и не оглядывалась бы, а пока не можешь, значит, веры в себя нет. В то, что ты все сможешь, что тебе все по плечу. Так во всем, понимаешь? Даже в жизни. Если вера есть вот здесь, внутри, – он кладет руку себе на грудь, – то плевать, кто ты, где ты, зачем. Тебе все равно. Кто-то спешит куда-то, за что-то борется, ищет свою силу, становится сильным, а ты даже не пытаешься. Потому что у тебя уже есть другая сила. Твоя крепкая и непоколебимая вера. Люди без веры, маленькая моя, такие смешные. Когда-нибудь ты это увидишь, ну а пока просто поверь. Люди спешат становиться сильнее и отращивать себе острые зубы. Но, например, у акулы две тысячи острых зубов, и ей абсолютно все равно, что находится над поверхностью воды. Потому что всему миру на самом деле плевать, сколько у тебя зубов. Главное, есть ли у тебя перспектива видеть немного дальше собственного носа, – он затихает на пару мгновений. – Вот поймешь это и научишься кататься на велосипеде, – дед взъерошивает большой шершавой ладонью мою пшеничную головку, – а может, и не только на велосипеде.
Через три дня я уже буду кататься на велосипеде, но пока ровным счетом ничего об этом не знаю. Я с предельным вниманием разглядываю небольшую лужицу под ногами, каким-то чудом выжившую под палящим дневным солнцем. Меня всегда интересовал этот вопрос, думаю, сейчас самое время его задать.
– А почему в луже радуга? – наконец выпаливаю я.
– Почему-почему? Все бы тебе знать, – дед тяжело вздыхает, – это интерференция световых волн.
Я захожусь в громком истерическом смехе.
– Да, конечно же, я все поняла, – смеюсь я. – Чего ты тут рассказываешь, это обыкновенная радуга, а тебе лишь бы чудеса убить. Небось, сам-то не понял, чего сказал? – не унимаюсь я.
