Читать онлайн Кристина Богданова - Спеши запомнить

Редактор Инна Харитонова

Дизайнер обложки Кристина Богданова

© Кристина Богданова, 2021

© Кристина Богданова, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0051-4774-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я хочу рассказать вам одну историю. Она приключилась со мной на стыке двух времен моей недолгой пока еще жизни: детства и взросления (которое я и приобрела так стремительно и грубо благодаря этой истории).

Эта история и есть моя жизнь. А точнее, один из ее непродолжительных, но, пожалуй, самых судьбоносных и важных отрезков.

История глубоких воспоминаний и привязанностей, самой честной веры и самой искренней любви. История одной смерти и одного чуда. История величайшей для меня потери и самого грандиозного моего приобретения. Одного человека, одной судьбы и целого мира, коим для меня являлась жизнь этого человека.

Это до дрожи болезненная и до невозможности откровенная для меня история.

Это – моя история.

Если бы меня однажды спросили, было ли начало этой истории ознаменовано чем-то примечательным, то я бы не задумываясь ответила – нет.

Болезненным рубцом в памяти осталась лишь необъяснимо тревожная прохлада, словно протяжной нотой зависшая в воздухе. Судьбоносный день этот, однако, не отличался излишней яркостью событий, и кроме робкой его прохлады, не было в нем решительно ничего необыкновенного, разве что особенно стремительно, казалось, клонится он к закату. Днем солнце стояло высоко, и пыльный запах апреля сладкой патокой разливался по запруженным переулкам. В темной глубине спящих окон просыпались и пускались в пляс пузатые отражения городских огней. Хрупким мотыльком в дрожащих ладонях площадей забилась вечерняя феерия весенней Москвы.

Я сидела на теплом паркете своей шестнадцатиметровой комнаты и перебирала лохматых кукол. Их пластиковые лица не выражали ничего, кроме надуманного восторга. И это именно то, что всегда делало их неживыми. Невозможность боли. Отсутствие перспективы чувствовать и содрогаться от беззвучного распада на атомы. Материя смертна, она рассыпается пеплом. Никто никогда не скажет, но, пожалуй, каждая минута нашего бытия определяется этим – осознанием разрушения. Плавного настолько, что оно почти неосязаемо, однако неотвратимо и оттого притягательно. Безмятежные лица кукол всегда пугали меня постоянством бессмертия. Там, где не было смерти, никогда не было и не могло быть красоты. Упорядоченный безвоздушный хаос безлик. Загляни в него, и ты увидишь то, что было до начала жизни – прозрачный вакуум в океане пустоты.

Рваные шорохи шагов вырвали меня из пучины размышлений. Кто-то торопливо провернул дверную ручку, и дверь со свойственным ей звуком отворилась. В комнату вошла ликующая мама. Она бросила на меня лукавый взгляд и, слегка прищурив глаза, спросила:

– Хочешь съездить к бабушке? Она ждет. Говорит, что скучает по тебе. Поехали, а?

– Да, конечно, я была бы безумно рада сейчас ее увидеть.

– Тогда собирайся. Время бежит быстро, а дел у нас слишком много.

Не размышляя ни мгновения, я бросилась натягивать на себя потертые джинсы-«вранглеры». Заметалась по пыльной комнате в поисках старенькой водолазки. Наверное, трудно сразу понять мое рвение, но я попытаюсь объяснить.

Дело в том, что большую половину своей жизни я провела бок о бок с бабушкой и дедушкой. Благодаря стечению жизненных обстоятельств долгое время мы были вынуждены делить общее пространство. Это не означало, что я не жила с родителями, нет. Просто в определенный период мы тремя семьями располагались под одной крышей, можно сказать, ютились в шестидесятиметровой бабушкиной квартирке. Но на самом деле вовсе не ютились, а именно жили вместе, радовались каждому дню, безропотно и с достоинством разделяя абсолютно все, что с нами случалось. И только год назад нам наконец выпала возможность разъехаться по отдельный квартирам.

Мы. Но кто такие мы? Мы – это я, мои мама, папа, бабушка, дедушка, мамина родная сестра, ее муж и их сын, мой горячо любимый брат.

Конечно же, первое время мне было достаточно нелегко свыкнуться с ледяным превосходством комфорта, однако все же я была безумно счастлива, ведь отныне имела собственную комнату, островок личного пространства. Я наконец могла спокойно отдыхать в любую удобную для меня минутку либо заниматься своими делами, в мерной тишине вслушиваясь в далекие отзвуки гудящих за окном проспектов. Я могла высыпаться. Посреди ночи меня более не беспокоил прерывистый шелест чьих-то шагов, не будил громко работающий телевизор и не убаюкивал тихий шепот бабушкиных молитв, монотонно раскачивающийся в пляске огня свечи на темных стенах комнаты.

Всю нашу жизнь составляло бесконечное копошение на кухне, реже – в ванной, затем это были выдвижения каждого члена семьи на работу или учебу, после – торжественное возвращение домой и совместный просмотр какой-нибудь телепередачи. Хотя, конечно же, вкусы сильно разнились, и это почти всегда вызывало своего рода маленькую войну между теми или иными членами семьи. В заключение дня – ужин и крайне сомнительный отдых.

Но вернемся в тот апрельский вечер. Журчащий голубиный рой под окном перешептывается шуршанием крыльев, заставляя воздух вокруг трепетать и маяться. Я одеваюсь и, резво перепрыгивая по ступенькам подъездной лестницы, выбираюсь на улицу, чтобы подождать маму на скамейке во дворе. Ветер гнет упругие ветви деревьев. В окнах домов разгорается стремительно растущее зарево закатных отблесков. Вскоре переулки утонут в стремительном вальсе огней и звуков. Вот и мама выходит из подъезда, жестом просит меня поторопиться. Мы наконец отправляемся в гости к бабушке.

Машина аккуратно плывет в гудящем потоке бесноватого шоссе. Это полет или погружение? Пытаясь уловить магию движения, я замираю возле окошка и наблюдаю: проплывающий мимо город все больше и больше наполняется ночным светом и тонет в неисчерпаемом озере бронзового сияния. С каждой минутой погружение все глубже, глубже.

В городе жизнь бьет ключом. Разные люди спешат в разные стороны. Лица людей, быстро сменяясь, бесконечно мелькают в неугомонном танце тени и света.

В это время суток машин в городе привычно с переизбытком. Тем не менее путь наш близкий, а потому на дорогу в общей сложности мы потратили чуть больше получаса. Я на мгновение закрываю усталые глаза, а через секунду открыв их, обнаруживаю, что мама уже паркует автомобиль во дворе перекошенного от времени дома, где вот уже более трех или четырех веков (точно этого не знает никто) мирно проживает бабушка. Вот я и оказалась в самом родном для моей души месте. Это воистину величественный московский двор – мир неровных сталинских стен и грязного асфальта.

Я всегда любила этот двор. Он будто всей своей формой, каждым изгибом тротуара отпечатался в глубине моего нутра. Быть может, раньше даже отпечатался, чем я впервые появилась в нем. Да и можно ли было его не любить? Стоило только оглянуться: в центре – что-то вроде небрежно разбитого сквера, островок свежей зелени в теплое время года; вплотную к тротуарам припаркованы машины жильцов; сам дом являет собой постройку в виде буквы «п», как бы замыкаясь с каждого угла. Окна первых этажей находятся слишком близко к земле, оттого почти на всех – металлические решетки, посреди сквера дремлет толстый пень. Неровный козырек подъезда, на самом краешке которого невесть каким чудом проросли молодые березки. Дверь привычно оклеена рекламными объявлениями.

Помнится, когда я была помладше, не могла пройти мимо, не оторвав от каждой листовки клочка цветной бумаги с телефонным номером. Мне казалось тогда, что цветные эти листовки обладают особой ценностью.

Смотрим дальше. На асфальте, прямо у выхода из подъезда расположился канализационный люк. Он немного ниже относительно остальной поверхности асфальта, поэтому в дождливые дни там всегда непременно образовывалась лужа невероятных размеров. Мы с братом – дети-непоседы, и стоило нам только выбраться из темноты подъезда, мы непременно оказывались в ее пучине. Мамы злились и ругались. Папы брали ножи и, приподнимая ими крышку люка, спускали воду. Но этого хватало ненадолго. Лишь до следующего дождя, ибо, как мне кажется, бездонная эта лужа обладала почти магическим свойством регенерации. Она была бессмертной. Я поняла это примерно на пятом году своей жизни. С ней даже не стоило бороться, нужно было просто принять ее как данность.

Мы продолжаем осматривать двор. И вот, наконец, упираемся взглядом в непримечательные темные окна на первом этаже. Они располагаются над козырьком подвального помещения и за счет этого не так плотно прижимаются к земле, как остальные окна. Можно даже подумать, будто это вовсе не первый, а прямо-таки второй этаж. Когда-то это действительно было подвальное помещение, сейчас же здесь парикмахерская, скрипящая лестница которой находится ровно под окном бабушкиной кухни. О, какое множество раз в те незапамятные времена, когда на этих окнах не были еще закреплены чугунные решетки, приходилось одному из представителей нашего славного семейства лезь в это злополучное окно. Просто мой обожаемый дедушка запирался на все замки, садился в кресло в гостиной и, включив на полную мощность звук телевизора, засыпал. Если вы думаете, что его можно было разбудить, то очень заблуждаетесь, так как он не слышал ни телефонных звонков, ни раздраженных криков, ни стука в окно или в дверь – ровным счетом ничего. Я уверена, выпусти мы пушечный заряд, он все равно не проснулся бы, поэтому нередко нам оставался лишь один-единственный выход…

В окнах горит неяркий свет. Оттуда периодически доносятся разнообразные звуки, будь то работающая кофемолка или эмоциональный женский голос. Звукоизоляции никакой. Отчетливо слышен каждый производимый внутри звук.