– Знаете что? Юмористические роли я играть умею хорошо, и это вам показывать не собираюсь. Чтобы доказать, что я хороший актёр, я сыграю то, что мне не свойственно. Я сыграю трагическую роль.
Да. Теперь чётко видно. Тот образ девочки – трагедия. Тихая, мрачная, давящая, тревожная.
– Что, прям заплачешь?
Чтобы хорошо сыграть кого-то, нужно войти в роль. Интересно. Может, сейчас, наконец, получится понять. Порой прочувствовать получается быстрее, чем проанализировать, но если постараться, то понимание обязательно придёт. Нужно просто быть внимательнее.
– Хуже. – Гоголь мрачновато, слегка азартно улыбнулась. – Смотрите.
– Давай уже.
Дарина быстро забралась на горку, заменившую сцену. Благо, остальные уже сидели на карусели напротив, так что место было как нельзя удобным. Вдох. Выдох. Сосредоточиться.
Пустота.
Страх.
Болезненная, кривая улыбка.
Всполохи солнца слишком яркие. Они сверкают, как на воде. Площадка размывается. Музыка искажается. Цвета смешиваются. Размытая акварель. Но они всё равно смотрят. Изнутри. Нет, это изначально была глупая идея. Это была бы не игра. Это была бы искренность. А искренность смешная.
Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно.
Но так отчаянно хочется освобождения… Так, нет, бред какой-то. Ничего такого не происходит. Она на площадке. Обычной детской площадке. Это просто обман зрения. Наверное, солнечный удар. Почему-то нет сил пытаться понять, что происходит. Она была так близка к разгадке. И тут это… Может, там получится найти ответ? Здесь ведь никого на самом деле нет. Никто её не осудит, если она позволит себе…
Шаг вперёд.
Гоголь на сцене. Они смеются. Они презирают её. Пока она не начнёт улыбаться, так и будет. Хрустальный замок надо запереть. Навсегда спрятать глубоко. И никому нельзя дать знать о его существовании. Дарина держит нож в руках. Перед ней мерзкое существо. Оно слабое, никчёмное, содрогающееся в рыданиях. Оно не имеет права на жизнь. На чужие взгляды. Взмах руки с ножом.
Злость. Страх. Интроекция. Отторжение. Крик. Преломляющиеся лучи. Убежище. Неизменная модель поведения. Наблюдение и закрепление. Соответствие. Смех. Презрение. Хроническая боль. Сублимация. Агрессия. Самобичевание. Уроборос. Тупик.
Оно слабо сопротивляется. Вместо крови у него гниль. За пределами стеклянной стены насекомые, но их слишком мало, чтобы прогрызть стекло. Стекло это не хрусталь, их нельзя путать. Разные символы. Но это уже моё замечание. Чьё? Неважно. Первая постановка всё-таки, прошу прощения. Они помогают ей рыть яму. У них нет лиц, но говорят они громко и чужими голосами. Голосами тех, кого Гоголь знает. Они говорят, что это существо не имеет права на голос и на жизнь. Что это просто глупо. Смешно. Что так нельзя. В этой яме существо будет заживо похоронено. Заживо, потому что его нельзя убить. Но существо становится морем. Дарина видит ту самую девочку.
– Ну и погодка, да? – Гоголь пытается весело усмехнуться, но выходит как-то мрачно и криво. Руки в земле. Сознание слегка проясняется.
– Тебе больно?
– Ну, знаешь ли, рыть яму голыми руками – не самое приятное занятие, но вообще-то у меня вроде ничего не болит.
