•••
На какой-то звонок, и следующий, и судорожные последующие – телефон пуст. Вымер. Не отключен, не «линия занята», а – «абонент недоступен».
Она недоступна. К ней нет доступа. Как это? Куда ступить? Немота и глухота посреди Испании, ступня зависла в пустотном обрыве. А как же налаженные ритмы обучения, сроки съёма жилья и обратных рейсов? В Испании меня уже понимают, возникают общения… Всё рухнуло. Страх лупцует, нет, лупит наотмашь и всё размашистей.
Эрец Исраэль, конечно, стои́т, никуда не делась, но я обещала, она обещала… наше обещанное… Куда ступить?
Нет доступа. Не-до-ступно.
По приезде – судороги суеты. Как разыскивают людей? В какие стучать конторы? Узнавать в полиции? Кто-то советует: если умерла, то можно выяснить через рабанут, там сверят кладбищенские списки.
Та-ак, предпринять меры… меры… их надо принять – меры, меро-прия-тия. Я должна их при-ять, меры, мероприятия, полезные советы.
Шкура щетинится, скорёживаясь.
И как с верхушки городской башни – с её всегда заведёнными часами подходишь сверить своё время и местонахождение – тот же аккуратный повтор механизма, телефонного робота:
– К абоненту доступа нет.
– Абонент недоступен.
Барахтаюсь в абсурде, потому что больше негде барахтаться. Дрыгаюсь, колочу пустоту. Вопрос выживания смысла, выживанья обещанного, удержания вязи-связи.
«Узловатых дней колена» надо вовремя связать, успеть повязать.
Она где-то есть, где-то здесь, живая, надо нашарить.
Трепыхания в цифрах, строчках ведомств, буквах, в добавочных знаках, в перекидках телефонных роботов от одного к другому.
Изредка всплывают голоса из поисков первого круга:
– Да, было, кажется, да, было… Но сейчас не знаем, давно не связывались… может. Кто-то знает, вы спросите кого-нибудь из Эрмитажа, может, они в курсе… – те же прошлые словесные ряды всколебнулись и расходятся в благожелательной ряби, возвращаясь на круги дня.
Где нашаривать? Или по каналам «законных установлений» (что это?) «предпринять мероприятия» поисков бабцов, хитрована, той «комиссии», выяснять, куда её запихнули? Ведь не засекречена она, и хотя я не родственница, а так, сбоку-припёку, мне могут раскрыть, могут сказать, где она пребывает?
Помоги, Господь! Кто в предприимчивой Хайфе, средиземной, деловой-удалой, удачливой, – кто здесь из Эрмитажа?
А как же в первом кругу трепыханий проявилась улица и мощёная дорожка вбок? Закатилась под ноги случайность от кого-то, пядь земли куда ступить, и осталось лишь пройти мимо постояльцев за столиками и бетонных задворок. И – живая Самуэла! Только пройти и проникнуть.
Ах, проведите туда меня, чужеродную, и сразу сверну, заверну к ней.
Итак, на спуске с гишпанских небес на круги родимых болтанок меня тут же заколошматило. И как всегда, из теснин телефонной шелупони непредсказуемо, как записка, обронённая и прижатая ветром к тем самым предназначенным дверям от знакомых чьих-то знакомых выкатилось название. Хитрован и бабцы рыли-рыли и что-то нарыли. Кто-то слышал, её перевели во… «взоры ветра»? «ветренные зори», «взоры»?
«Ветряные… – не мельницы! – узоры»?.. какой-то ветрозор-ветровзор, как в шекспировых комедиях.
Она-то, читая и смеясь, думала увязать, додумывая дни свои, в смыслы. Ан нет! вышла орбита иная – на выселки, в иное место. И мне предстоит зайти в «Зори Ветра», узреть его сыпучие начертания, взоры-узоры не в песчаной пустыне, где они сметены вмиг
